Девочка, Которая Выжила - Панюшкин Валерий Валерьевич

Обыск был долгий и скучный – изымали документы, серверы, компьютеры. Через пару часов Вика освоилась, улыбнулась Максиму и спросила:

– Кофе будешь?

– Буду, спасибо.

Поставила на стол две чашки, достала печенье, села напротив, вздохнула:

– Так радовалась, что получила эту работу.

– Упс, – Максим пожал плечами.

– Теперь новую искать. И с плохой строчкой в резюме. Работала в банке, закрытом за отмывание денег. Или что вы там инкриминируете? Ты хоть меня не арестуешь?

– Тебя вроде не за что, – Максим улыбнулся и кивком поблагодарил за кофе.

Выемка документов продолжалась до утра. Утром Максим вернулся домой, но ложиться не стал. Только принял душ и отправился допрашивать Аглаю Карпину, подружку той девочки, которая выпала из окна в Институте современного искусства. Нет, не допрашивать. Чтобы допросить, можно было вызвать повесткой. Просто поговорить. Максим хотел, чтобы девчонка не очень испугалась. А староста группы, где училась погибшая, сказал Максиму, что лучшей ее подругой была Аглая Карпина. И что по субботам в одиннадцать эта Аглая занимается акробатикой в цирке на Цветном бульваре.

«Пап, – брякнуло сообщение в ватсапе Елисея Карпина. – Тут ко мне следователь пришел на акробатику. Я сказала, что мне надо в душ и переодеться. Тяну время. Можешь приехать срочно? Чёт мне стремно». Елисей продрал глаза, помотал головой, отхлебнул из бутылки боржоми, стоявшей возле кровати. Черт! Следователь! И быстро набрал: «Ты можешь ничего ему не говорить. Статья 51 Конституции. Пусть вызывает повесткой, а ты придешь с адвокатом». Пока ждал ответа дочки, Елисей встал и принялся быстро одеваться. Джинсы, майка, свитер. Умылся, почистил зубы. «Да нет, он вроде норм, – брякнул телефон на полочке в ванной. – Просто стремновато. Если не можешь приехать…» – «Могу. Через двадцать минут буду».

Ботинки, куртка, ключи от машины, права – через три минуты Елисей уже ехал к Ленинградскому проспекту по почти свободным субботним улицам и писал в ватсапе: «А где у тебя акробатика? В институте?» – про то, что дочь занимается акробатикой, Елисей слышал впервые. «Нет, – брякнул телефон. – В старом цирке на Цветном. Спроси малую арену, скажи, что ты папа белой Глаши. Тут есть еще рыжая Глаша ☺».

Малая арена действительно была крохотной. Не больше просторной студии, в которой Елисей вел теперь свою холостяцкую жизнь. При этом на малой арене занимались одновременно жонглер с булавами, дрессировщик собачек, одна из которых носила шерстяную шапку на голове, и ярко-рыжая девушка верхом на серой кобыле.

Эта наездница, вероятно, и была Рыжая Глаша. Елисей подумал, что она не человек, а животное. Более животное, чем ее лошадь. Под растянутыми тренировочными штанами и растянутой майкой у нее круглились не женские формы, а жгутами уложенные мускулы. И пользовалась она мышцами, как обезьяна, – соскакивала с лошади на галопе, едва коснувшись опилок, заскакивала обратно, переворачивалась в седле, вставала в седле на голову так, что растянутая майка сползала ей на шею и оголяла грудь, которую Рыжая Глаша вовсе не заботилась прикрывать. Грудь у Рыжей Глаши была не мягкой, как у других женщин, и состояла, кажется, не из жировой ткани, а из мышц. Галопируя задом наперед в седле мимо того места, где у края арены на складных пластмассовых стульчиках сидели Белая Глаша с незнакомым рослым крепким парнем, Рыжая Глаша крикнула:

– Глань, твой?

– Нет, – отвечала Аглая. – Это следователь, одно там дело…

За время этой реплики Рыжая Глаша проскакала спиной вперед полный круг и продолжила разговор.

– Следователь? Не обижает тебя?

– Нет, просто разговариваем.

Еще круг. Наездница сделала стойку на голове. Грудь оголилась.

– Возьму его у тебя на вечерок?

– Он не мой. Бери.

Лошадь проскакала еще круг и вдруг остановилась как вкопанная перед Максимом и Аглаей. Наездница полетела через голову и легко приземлилась на ноги.

– Как тебя зовут? – обратилась она к Максиму.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Максим, – он смутился.

– Женат?

– Нет.

– Отлично. А меня Глаша. Ладно, разговаривайте. Не буду мешать. Еще полчасика поработаю.

С этими словами Рыжая взлетела в седло так легко, как будто владела левитацией, дала лошади шенкелей и помчалась по кругу.

Елисей подошел к арене, поцеловал дочь и протянул следователю руку:

– Здравствуйте, я Елисей Викторович, Глашин папа. Заехал после занятий, а тут…

– Пап, – вставила Глаша, – это следователь. Про Нару.

– Здравствуйте, – Максим ответил крепким рукопожатием. – Максим Максимович. Я просто поговорить. Мы уже заканчиваем.

– Можно я посижу с вами?

– Пап, садись, мы же просто разговариваем, – Глаша встала и раскрыла для отца еще один пластмассовый стул из тех, которые лежали в углу целым штабелем.

Глаша была красивая. Раскрасневшаяся то ли от волнительного разговора, то ли от акробатических занятий. На ней были джинсы и серый свитер Loro piana, который Елисей подарил дочери на прошлый Новый год.

Максим продолжал прерванный разговор с полуфразы:

– …так вот группы?

– Какие группы? – Аглая наморщила лоб.

– «Синие киты», «Леминги», «Разбуди меня в четыре двадцать»? Слышали что-нибудь такое?

– Нет, что это?

Мимо них по бортику манежа пробежала на передних лапах собачка в шапке.

– Группы самоубийц в социальных сетях. Не слышали? А подруга говорила вам когда-нибудь что-нибудь про самоубийство?

– Нет.

Елисей слушал молча. Аглая врала. Год назад она спрашивала у отца телефон психолога, чтобы помочь подруге справиться с суицидальными настроениями.

– А нож? – продолжал Максим. – Она носила с собой нож?

Аглая кивнула:

– Да, конечно. Мы все носим с собой нож, такой, макетный.

Мимо, стоя на голове, проскакала Рыжая и как будто подмигнула Максиму левой грудью.

– А шрамы на запястьях она себе делала?

– Эм-м… – Аглая задумалась. – Кажется, делала. – И задрав рукав серого свитера, продолжала: – Я тоже себе делала. Это пару лет назад была такая дурацкая мода на селфхарм.

Пока они так разговаривали, в центр манежа вышел толстяк, весивший, наверное, килограммов двести и задыхавшийся при каждом шаге. Встал посреди арены, возвел глаза горе и заорал:

– Мать вашу, кто упустил лонжу?

– Это дядя Гриша, распорядитель манежа, – шепнула Аглая. – А лонжу упустила я.

– Мать вашу, признавайтесь, суки!

– Дядь Гриш, – Глаша встала и сказала писклявым голосом: – Это я.

Елисей про себя отметил, что следователя Следственного комитета Аглая не боится, а распорядителя манежа боится еще как.

– А кто следил за пионеркой, когда она упускала лонжу?

– Тамара, – пискнула Аглая. – Она уже ушла.

– Упустила лонжу и ушла?

Максим тронул Аглаю за руку и продолжил:

– Так шрамы, значит, у нее были?

– Были, конечно. Вы же осматривали тело, нет?

– Ключ от купола у кого? – ревел дядя Гриша.

– У Марии Викентиевны, а она в отпуске, дядь Гриш, мы уже искали.

– А был ли у Линары, – Максим пытался продолжить разговор, – мобильный телефон?

– У Михалыча должен быть ключ, спрашивали? – ревел дядя Гриша.

И Аглая дяде Грише:

– Мы спрашивали у Михалыча, у него нет. – И Максиму: – Что?

– Мобильный телефон.

Дядя Гриша, пыхтя и выкликая Михалыча, удалился, Аглая села.

– Айфон? Был, конечно. У всех есть айфон.

– А куда он мог подеваться? – спросил следователь.

– Вот не знаю.

Дядя Гриша вернулся:

– Ладно, пионерия, – он обращался к Аглае. – Бери другую лонжу, я тебя подниму под купол, а ты там нашаришь.

Елисей не успел возразить. Дочь встала, вышла на середину манежа, взялась за одну из свисавших из-под купола веревок, сунула руку в петлю, дядя Гриша дернул, и Аглая взмыла к куполу.

– Должна же быть страховка какая-то? – прошептал Елисей.