Девочка, Которая Выжила - Панюшкин Валерий Валерьевич

Рыжая посмотрела на Аглаю оценивающе:

– Что у тебя случилось?

– Ничего, – Аглая смутилась и опустила глаза.

Рыжая пожала плечами:

– А выглядит так, как будто у тебя умер кто-то близкий.

Аглая вспыхнула:

– Да, откуда вы знаете?

– У меня бабушка цыганка, – Рыжая улыбнулась и обняла Аглаю крепкой, мокрой от пота и шершавой от опилок рукой.

Это объятие понравилось Аглае больше, чем утешительные объятия отца, матери и психолога Брешко-Брешковского.

В это же время следователь Максим Печекладов лежал дома на диване и читал наконец капитана Чарльза Джонсона. Тоня и другие эксперты-криминалисты в выходные работать наотрез отказывались, если только не заставляло начальство. Максим вынужденно бездействовал и погружался в историю тройственного любовного союза Мэри Рид, Энн Бонни и капитана Джека Рэкхема, в результате которого Мэри и Энн почти одновременно забеременели, не смогли бежать достаточно быстро, чтобы спастись от гвардейцев губернатора Ямайки, и умерли в тюрьме то ли родами, то ли предательски заколотые.

Весь понедельник Максим провел в суде – продлевал у судьи Кулагиной содержание под стражей убийцы и растлителя. У того был ловкий адвокат, он делал ставку на затягивание времени и даже симулировал в зале суда сердечный приступ – вот и провозились весь день. Вечером Максим успел только допросить вахтера Института современных искусств Ивана Копылова. Тот показал, что дверь гостиной на момент гибели студентки Линары Тунгуновой была заперта. А больше ничего не показал, но и эти показания утвердили Максима в мысли, что перед ним не самоубийство.

Во вторник истекли трое суток с момента смерти студентки. Проверку по факту доведения до самоубийства пришлось продлевать с трех дней до десяти.

В среду Максим писал объебон по делу Мособлводоканала – незаконное взимание штрафов с владельцев элитной недвижимости на Новорижском шоссе – и еще занимался ходатайством о детализации телефонных звонков одного сумасшедшего скрипача, которого было основание подозревать в хакерских атаках на коммерческие банки.

В четверг – истребование детализации, ходатайства, постановления.

В пятницу – постановления, ходатайства, наконец дописал объебон. Получил от начальства за объебон втык. Пошел переписывать.

В субботу открылась выставка благоуханных гладиолусов. Владимир Михайлович Бурцев, цветовод и ветеран силовых структур, обнимал Максима, пускал слезу, говорил: «Спасибо, сынок» – и целый день не давал работать.

И следующая неделя примерно такая же. И послеследующая. К концу третьей недели после гибели Линары Тунгуновой пришли наконец результаты экспертиз, но ничего не прояснили.

Гематома на левом виске Тунгуновой была иррадирующая. Значит, не кто-то ударил Линару в левый висок, чтобы выбросить из окна, а она сама правой стороной головы так сильно ударилась оземь, что сосуды полопались и на левом виске тоже. Грязь под ногтями оказалась не краской, ободранной с подоконника, а шерстью, довольно дорогой пряжей, которую многие компании использовали для изготовления свитеров сегмента «премиум». Что это значит? Боролась, хватала преступника за серый свитер, прежде чем убийца выбросил ее из окна? Или пыталась остановить любовника, который уходил от нее в сером свитере? Не остановила и бросилась из окна? Или… Максим проверил, нет ли среди вещей погибшей девушки серого свитера, – нет, не было.

Телефон и сим-карта, зарегистрированная на имя Линары Хакимовны Тунгуновой, существовали. Максим написал ходатайство об истребовании и истребовал в компании «Мегафон» биллинги. Утром в день смерти Линары карта по биллингу определялась в районе Хитровки. А после обеда исчезла.

И телефон исчез.

Спустя три недели, тоже в пятницу, в 12:23 (именно вот так, с точностью до минуты) у Максима была назначена встреча с психологом Брешко-Брешковским, которого Институт современных искусств пригласил, чтобы подготовить одногруппников погибшей к участию в следственных действиях. Максим пытался привлечь Брешко-Брешковского к делу в качестве эксперта, но шеф запретил, напомнив, что эксперты у следствия могут быть только государственные, тогда как фонд «Живи» – организация некоммерческая, и, следовательно, директор ее – хрен с горы. Пришлось просто напроситься на разговор с экспертом. Нежный девичий голос в трубке предупреждал, что нельзя опаздывать, и сообщал, что на разговор будет двадцать восемь минут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Перед выходом на эту встречу Максим получил дурной знак – встретил в коридоре начальника. Тот похлопал его по плечу и сказал: «Печекладов, что ты возишься? Объебон по водопроводчикам сдавай. По парашютистке дело закрывай. Что я тебя учу?»

В офис Брешко-Брешковского в Тверских переулках Максим пришел заблаговременно, минут за двадцать. Его встретила молодая помощница психолога, запакованная в сиреневую мусульманскую одежду, так что у девушки видны были только руки и полуовал лица. Вручила Максиму кофе, усадила ждать.

Офис был большим опенспейсом, метров в пятьсот, наверное. Без всякого порядка по офису были расставлены переговорные – кубы из разноцветного стекла. Люди сновали, бубнили в телефон, щелкали по компьютерным клавишам, смеялись, кричали на подчиненных, ели, спали, пили кофе. А посредине на возвышении стояла бесцветная стеклянная будка метров двадцать квадратных – кабинет директора. В будке сидел психолог, и на него были наставлены телекамеры. Он давал интервью. Максим не слышал, что он там вещает, но видел, как Брешко-Брешковский размахивает руками, откидывается на спинку кресла, чтобы похохотать, нагибается вперед и прижимает руку к груди, чтобы говорить проникновенно.

Времени было 12:30. Подошла помощница-мусульманка, сказала, что шеф задерживается, спросила, не хочет ли Максим еще кофе. Максим спросил, где тут у них туалет. Туалет оказался общим для мужчин и женщин. Дверцы в кабинках были стеклянными, но стекло было прозрачным только с одной стороны. Снаружи нельзя было увидеть человека, справляющего нужду. Зато сидя на унитазе, Максим видел, как мимо его кабинки идут молодые женщины. Это смущало Максима, и мочеиспускание не получалось. Он сидел на унитазе, потому что унитазы были дизайнерские, узкие и Максим опасался не попасть в унитаз струей. Минут через пять Максим из туалета вышел. Стеклянная будка посреди офиса была пуста. Он подошел к двери и заглянул…

– Что же это вы опаздываете?

Максим обернулся. За спиной стоял Брешко-Брешковский с дымящейся чашкой кофе в руках.

– Да я уже давно…

– Заходите, уж раз пришли, – психолог поставил кофе на стол и плюхнулся в кресло. – Но помяните мое слово, – покачал в воздухе указательным пальцем, – тайминг – это своего рода магия. Я приучил своих сотрудников назначать все встречи с точностью до минуты, и производительность от этого выросла на тридцать семь процентов.

– Какая ж у вас производительность? – попытался пошутить Максим. – Вы что-то производите?

– Производим, да! – Брешковский откинулся в кресле и рассмеялся. – Интеллектуальный продукт. А вы думали, производить можно только шарикоподшипники? Ладно, задавайте ваши вопросы, а то разговор у нас даже еще не начался, а уже подходит к концу.

– Я… – Максим включил диктофон.

– А вот это нельзя!

– Я… – Максим выключил диктофон. – Насчет той девушки, которая выпала из окна в Институте современного искусства.

– Вы потратили время зря. Я знаю, что вы насчет этой девушки. Задавайте следующий вопрос.

– Вы думаете, это было самоубийство?

– Это, конечно, было самоубийство.

– Почему?

– Потому что я не верю в несчастные случаи, если речь идет о молодых людях, выпадающих из окна.

– Хорошо. Не несчастный случай, но, может быть, убийство?

– Бред! – фыркнул Брешко-Брешковский.

– Почему?

– Потому что нет ни орудия убийства, ни подозреваемого в убийстве, ни мотива убийства, или как там у вас это все называется. Почему вы вообще подумали об убийстве?