ЛоГГ. Спасти императора. 3-я часть триптиха - Мария Буркова

А место прибытия оказалось вполне себе готовой к обитанию спальней – и даже кровать была расстелена до белых вышитых простыней. Здесь действительно была старая, по старой гольденбаумской моде выдержанная, обстановка, даже с какими-то явно антикварными и дорогими подсвечниками. Кровать была с вычурным балдахином, расшитым ещё гербами с орлом в короне – и самое любопытное, что по углам её кто-то заботливо наставил букетов в старых же вазонах – от лилий сегодня можно свихнуться, решил про себя Миттельмайер, помогая Катерозе укладывать их ношу на эту кровать. Здесь ощущение знакомого чего-то пропало – видимо, именно в этой комнате ему бывать не доводилось. Кроме того, спальня-то спальней, а кто-то совсем недавно пользовался её частью в качестве кабинета – и несколько уютных кресел, и стол у стены с подмигивающей сигнальной подсветкой планшеткой, явно для серьёзных выкладок, и даже что-то под огромной салфеткой на другом столе, явно съедобное, раз бутылка высовывается. Интересно, что за намёки, что гостей ждали, и с почтением? Катерозе первым делом отправила на кресла оба их плаща, затем подтащила к кровати низкий столик, на который взялась вытаскивать содержимое сумки, что прихватила на «Изольде». Первым делом оттуда появился хирургический халат, который она расположила на себе поверх кожанки, отчего-то не желая её снять. Потом разные ящики с нужными инструментами, салфетки и прочая…

– Ступай туда, – Катерозе указала напарнику на дверь в ванную, – на тебе пыль могла остаться, освежись и отряхнись, да там ещё халат должен быть, надень. И будешь помогать, а пока я свет ставлю.

Миттельмайер постарался, чтоб его ждать не пришлось, но прежде чем вернуться в странную спальню, которую миледи успешно превращала сейчас частично в операционную, глянул-таки в зеркало. На него смотрело его лицо, но измождённое, как в пору возвращения от погибшего Ройенталя, не иначе… Оказывается, юность когда-то куда-то исчезла, никого не поставив об этом в известность, и сейчас отражению было даже не сорок, хотя это было бы логично, пара лет за два часа сгорела где-то, а ещё дважды по два с лишним года намотали эти ужасные получасы неизвестности. Сколько же лет сгорело одной вспышкой у императора в этом аду? И что за нервы у миледи, если она чувствовала его боль, как свою, и вместо истерики сейчас надевает перчатки хирурга – шить на живую у Ройенталя, предположим, у него бы получилось, но прикасаться с этим к Императору… А если ещё и резать, эх, постарел я, постарел, с такими страхами, видать, перенервничал слишком, да и не заметил ещё. Или миледи права – чем доверять кому-то, лучше взять дело на себя? Пожалуй, выбора точно нет, соглашусь. Пусть командует – раз я только ассистент, что, себя в руки не возьму, хоть ценой ещё пары лет? Помнится, когда они пять лет назад сидели всем штабом в тоске и ужасе, ожидая смерти Императора, кто-то в истерике даже выдвинул идею поменяться оставшимися годами жизни – скинувшись все вместе, могли бы одолжить сюзерену на жизнь, кабы можно было это осуществить… А ещё Мюллер как-то рассказал, как Император на Урваши приказал им всем спрятаться за его спину, и сам вышел к убийцам, дабы поинтересоваться, кто самый смелый и выстрелит первым – выстрелил какой-то капрал, да только очередью, да по своим же подельникам… Но то – беготня под выстрелами, к которым все они привыкли, а тут – пытки… Да, бежать и мстить врагам гораздо проще – вот, видать, отчего сейчас этим заняты какие-то явно совсем молодые ребята, а у нас и пострашнее дело при внешней-то его простоте. Всё, хватит бояться, Волк, не то Ройенталь рассердится и будет прав. Император страдал ради нас всех, уж точно мог бы договориться с врагом, чтоб облегчить свою участь – да не в его это характере, тебе ничего этого не досталось, двигай уже…

Катерозе успела вполне со всеми приспособлениями, нужными для хирурга, но сейчас стояла у края кровати на коленях, закрыв глаза и сложив ладони в молчаливой молитве. Балдахин у неё вполне сгодился в качестве крепления для света, и сейчас безжалостное белое сияние лилось на неподвижную фигуру императора, лежавшего на боку. Он словно пытался улыбнуться во сне, но не смог, и рассыпавшиеся по подушке пряди его золотых волос стали почти пепельными, будто поседевшие, от мысли об этом в горле мгновенно возник ужасный твёрдый комок. Страшное впечатление, что сейчас дела мало отличаются от кошмара, что был пять лет назад, усиливал ещё проклепанный ремешок, что остался сейчас на голове, перетягивая лоб, и то, что волосы были отрезаны хоть и не выше затылка, но явно указывали, что не самым аккуратным способом. И уж явно не самым приятным, настойчиво думалось себе внутри. Рубаха, которую они надели на раненого в плену, уже успешно покрылась широкими кровавыми пятнами на спине, да ещё зияли колотые раны на запястьях – слишком глубокие, чтоб их мог быстро взять заживляющий гель, уже припухшие – вполне достаточно для бессонницы, например. И ещё эта чернота под глазами, которую уже не спишешь на случайные тени. Миттельмайер почувствовал острый дефицит самообладания и отвернулся, якобы затем, чтоб надеть перчатки и маску. У него одновременно засаднило, застучало и заухало где-то в том районе, где располагалось сердце. Катерозе, видимо, закончила молитву и вскочила на ноги. Она внимательно посмотрела на Миттельмайера, тому показалось, что поняла всё, что он чувствует. Её белый убор на волосах и маска на лице полностью преобразил её, и хотя она вовсе не излучала сейчас уверенность, какое-то тепло, совершенно неуловимое, появлялось от неё сейчас внутри.

Конец ознакомительного фрагмента.