Королева Бедлама - Роберт Маккаммон

«Это я его убил, — подумал Мэтью. — Я закончил то, что начал Осли».

Забавно, подумал он. Нет… трагично, что тот всепоглощающий огонь стремления к справедливости, который в Фаунт-Ройяле спас жизнь Рэйчел Ховарт, здесь, быть может… вероятно… нет, почти наверное? — заставил Натана Спенсера уйти из жизни.

Ему было тесно в этих стенах, они просто давили, сгибали вниз. И возникла совершенно необычная для него потребность выпить крепкого, чтобы успокоить мысли. Захотелось услышать скрипку через весь зал, и чтобы его приветствовали в компании, где все знают его по имени.

«Галоп» все еще открыт. Даже если мистер Садбери уже убирает со столов, все равно останется время пропустить стакан темного портера. Надо только одеться и поспешить, если он хочет закончить этот вечер в компании друзей.

Через пять минут он уже спускался по лестнице, одетый в чистую белую рубашку, коричневые панталоны и сапоги, которые начистил перед тем, как лечь спать. Гончарная мастерская содержалась в такой же чистоте, как комната Мэтью, поскольку поддерживать там порядок было его обязанностью. На полках в идеальном порядке выстроились миски, чашки, тарелки, подсвечники и прочее в этом роде — в ожидании покупателя или росписи перед обжигом. Здание было построено солидно, пол мансарды поддерживали деревянные столбы. На улицу на обозрение покупателям выходила большая витрина, демонстрирующая образцы продукции. Мэтью остановился зажечь спичку и засветить от нее жестяной с отверстиями фонарь, висящий на крюке рядом с дверью, решив, что сегодня — хотя он твердо намеревался держаться подальше от «Слепого глаза» и наблюдения за Осли — стоит добавить света, чтобы заранее видеть приближение громил директора приюта.

С Бродвея было видно, как играет луна на черной воде гавани. «Галоп» находился на Краун-стрит примерно в шести минутах быстрой ходьбы и, к счастью, на приличном расстоянии от более шумных таверн вроде «Тернового куста», «Слепого глаза» и «Петушиного хвоста». Сегодня ночью ему не нужны ни интриги, ни опасности, да и голова на плечах все еще не слишком уютно себя чувствовала. Стакан крепкого портера, небольшая беседа — наверное, про лорда Корнбери, если он хоть что-нибудь понимает в том, как выбираются темы для пересудов, — а потом спать до утра.

Он свернул на Краун-стрит, где на углу находилась портняжная лавка Оуэлсов. Из освещенного дверного проема гостиницы «Красная бочка» на той стороне улицы доносились музыка и радостный шум. Оттуда вывалились двое, невероятно фальшиво распевая песенку, о которой Мэтью мог только сказать, что сложена она не языком воскресных школ. К дверям подошла тощая женщина с черными волосами и густо накрашенными глазами, выплеснула им вслед ведро непонятно с чем и визгливо их обругала, когда промахнулась, а они заржали в ответ, как могут ржать лишь по-настоящему упившиеся. Один из них рухнул в грязь на колени, а другой стал танцевать вокруг него джигу, пока женщина орала, призывая констебля.

Мэтью опустил голову и пошел дальше, понимая, что на улицах этого города можно увидеть в любое время что угодно, особенно после наступления темноты, когда город пытается соперничать с самыми мрачными трущобами Лондона.

Но как может быть иначе? Мэтью знал, что Лондон у этих людей в крови. Уже начинали поговаривать о нью-йоркцах, рожденных здесь, но большинство горожан еще несли лондонскую грязь на подошвах и лондонскую сажу в легких. Лондон был их матерью, откуда корабли все время доставляли лондонцев, намеренных породить нью-йоркцев. Когда-нибудь Нью-Йорк обзаведется собственным лицом, если выживет и станет большим городом, но сейчас это чисто британское поселение, созданное волей лондонцев ради прибылей Лондона. И как может Нью-Йорк не повторять этот мегаполис в своем росте, в своей деятельности и — увы — в своих пороках? Вот почему, в частности, Мэтью беспокоился об организации работы констеблей. Он знал из газет, что город-родина почти захвачен криминальной стихией, и старые «Чарли» не могу справиться с ежедневным потоком убийств, грабежей и прочих проявлений темной стороны человеческой натуры.

Чем больше успешных предприятий начнут давать прибыль в Нью-Йорке, тем больше приплывет сюда опытных волков, намеренных погрызть кости нового стада овец. И Мэтью отчаянно надеялся, что главный констебль Лиллехорн — или кто тогда будет на его месте — окажется готовым к такой задаче.

До «Галопа» оставался всего один квартал, только перейти через Смит-стрит. Черный кот с белыми лапками вдруг невесть откуда рванул по улице за чем-то — за большой крысой. У Мэтью сердце забилось в горле от неожиданности.

И тут прямо со Смит-стрит донесся высокий срывающийся крик:

— Убили! — И снова, но уже громче и призывнее: — На помощь! Убили!

Мэтью остановился, поднял выше фонарь — сердце еще не успокоилось. К нему кто-то бежал, оступаясь и спотыкаясь, но старался бежать по прямой. У человека был такой вид, что Мэтью едва не обмочил собственные штаны и подавил желание запустить в бегущего фонарем — для самозащиты.

— Убили! Убили! — кричал человек. Потом он увидел Мэтью и задрал руки вверх, будто моля о пощаде, чуть не рухнув вперед. Лицо его побледнело, темно-рыжие волосы стояли дыбом. — Кто тут?

— А кто вы… — Но тут в совместном свете своего фонаря и добавившегося к свету лампы на углу Смит-стрит он узнал лицо. Это был Филипп Кови, одноклассник Мэтью по приюту. — Филипп, это я, Мэтью Корбетт! Что случилось?

— Мэтью, Мэтью! Там его зарезали! Насмерть!

Кови схватился за Мэтью и чуть не рухнул вместе с ним в грязь. А потом Мэтью сам чуть не упал от запаха перегара. Глаза у Кови покраснели, вокруг них залегли темные круги, а от того, что он сейчас увидел, у него потекло из носу, и нити блестящей слизи пролегли по губам и подбородку.

— Убили его, зарезали! Боже мой, совсем насмерть!

Кови, узкоплечий и низкорослый, на три года моложе Мэтью, был так пьян, что Мэтью пришлось его обхватить за плечи, иначе бы он упал. И все равно Кови дрожал и дергался, всхлипывал, и колени у него подкашивались.

— Боже мой! — всхлипывал он. — Боже мой, я на него чуть не наступил!

— На кого? Кто это был?

Кови поглядел невидящими глазами. Слезы текли у него по щекам, губы дергались.

— Не знаю. Зарезанный, там лежит.

— Там? Где там?

— Вон там!

Кови показал себе за спину на Смит-стрит, а потом Мэтью увидел влажную кровь не только на указательном пальце у Кови, но и на другой руке, и красные мазки и пятна черной массы на всей своей белой рубашке.

— Боже мой! — крикнул Мэтью, отдернулся — и у Кови колени поддались. Он свалился кучей, издавая булькающие звуки, и его стало выворачивать.

— В чем дело? Что за шум?

Со стороны «С рыси на галоп» приближались два фонаря, и через секунду Мэтью разглядел еще четырех идущих человек.

— Сюда! — крикнул он. Глупо и непонятно, подумал он: они же и без того сюда шли. И для пояснения крикнул: — Я здесь!

Что было еще глупее, наверное, потому что в этот момент свет обоих фонарей упал на него, идущие ахнули и чуть не попадали друг на друга, как оглушенные быки, увидев его окровавленную рубашку.

— Мэтью! Да ты же весь разорван! — Феликс Садбери направил свет фонаря на Кови: — Это вот этого гада работа?

— Нет, сэр, он…

— Констебль! Констебль! — заорал человек за спиной Садбери голосом, которым можно было бы вышибать двери и разносить ставни.

Мэтью отвернулся от этого жуткого рева, обошел Филиппа Кови, подняв фонарь, чтобы увидеть, кто там лежит тяжело раненный на Смит-стрит. Но в круге света от фонаря не было никого. Вдоль улицы в окнах загорались свечи, люди выходили из домов. Бешено лаяли собаки. Откуда-то слева донесся ослиный крик — наверное, аккомпанементом стоящему сзади джентльмену, который приложил руки ко рту и заорал в ночь: «Консте-е-е-ебль!» так громко, что наверняка переполошил огненнокрылых жителей Марса.

Мэтью продолжал идти на юг. Феликс Садбери тревожно окликнул его — Мэтью не ответил. Еще несколько шагов — и он разглядел человека в черном, присевшего под красными полосами вывески аптеки на Смит-стрит, уже закрытой на ночь. К нему обернулось мрачное лицо:

— Света сюда!

Мэтью подчинился, хотя не без внутреннего сопротивления. Тут он увидел всю картину: двое склонились над телом, растянувшимся на спине. Черная лужица грязи мерцала на английской земле. Потребовавший света — не кто иной, как преподобный Уильям Уэйд — протянул руку и взял у Мэтью фонарь, чтобы посветить своему спутнику.

Старый доктор Артемис Вандерброкен тоже держал лампу, которую Мэтью сперва не заметил, поскольку свет ему загораживал проповедник. Саквояж с инструментами стоял рядом с доктором, и склонившийся Вандерброкен разглядывал горло трупа.