Под псевдонимом Серж - Владимир Васильевич Каржавин

великое множество. В условиях Гражданской войны и разрухи остались единицы. В одну из таких лавок близ Хитровки и заглянул Алексей Балезин – он же «подданный Франции» господин Дюваль. Хозяин лавки, немолодой толстяк в потёртом костюме-тройке неопределённого цвета, встретил его слащавой улыбкой:

– Чем могу служить?

Алексей, как и намечал заранее, заговорил по-французски. Но видя, что собеседник не понимает, перешёл на русский.

– Меня интересуют произведения искусства.

– А что именно?

– Живопись, желательно западноевропейская.

Толстяк развёл руками:

– Что вы, что вы… Это вам не Париж, это Москва. Даже 5—6 лет назад при Николае Александровиче такой товар можно было приобрести только на аукционах.

Балезин-Дюваль неторопливо осмотрел содержимое лавки. Потом спросил:

– И как же мне попасть на такой аукцион?

Хозяин лавки замахал руками:

– Помилуйте, какие аукционы могут быть в Москве одна тысяча девятьсот девятнадцатого года… Лучше возьмите сервиз на 12 персон – стоящая вещь: дрезденский фарфор, XVIII век. Ещё могу предложить голландские подсвечники с позолотой. Или хрустальные бокалы для шампанского на 4 персоны. Хотите взглянуть?

В ответ Алексей слегка улыбнулся и покачал головой.

– Напрасно, напрасно, – не унимался толстяк. – Сейчас всё национализируют. Книжные лавки уже собственность Московского совета. Торопитесь, скоро и до меня очередь дойдёт. Могу скинуть процентов этак двадцать.

Балезин-Дюваль с видом разочаровавшегося ценителя искусства направился к выходу. Толстяк окликнул его и с завидным проворством встал на пути. Лицо хозяина лавки из приветливо-слащавого стало серьёзным.

– Что у вас есть?

– Не понял… ах, да… а вы что хотите: доллары, франки?

У толстяка загорелись глаза:

– Где вас найти?

Алексей назвал номер в гостинице Метрополь. Но имени своего не назвал.

… Через час он устало опустился в кресло в своём номере. Снял сапоги, вытянул ноги и… задремал.

Его разбудил осторожный стук в дверь. Неужели толстяк? Что-то быстро. Балезин открыл. На пороге стоял бородатый господин среднего роста, в очках, в светлой парусиновой толстовке и такого же цвета шляпе.

– Вам кого?

– Господина Дюваля. Войти можно?

Только сейчас по голосу Алексей узнал, что стоящий перед ним человек не кто иной, как Сергей Генрихович.

– Преклоняюсь перед вашим искусством перевоплощения, – уважительно, с улыбкой произнёс Алексей, закрыв дверь.

– Спасибо, но восторги после, – Отман тоже устало присел в кресло напротив, снял шляпу, очки, отклеил бороду. – Время не ждёт, давайте сразу к делу.

Балезин подробно рассказал обо всём увиденном за день. Отман внимательно слушал. Потом стал комментировать:

– Те два, что за вами следили на Хитровке, это так называемые «смотрящие». Они докладывают Кошелькову обо всём интересном, что происходит на рынке и вокруг.

– Так, может, организовать за ними слежку и выйти таким образом на Кошелькова? – прервал Отмана Балезин.

Тот улыбнулся:

– Дорогой Алексей Дмитриевич, конспирация существует не только там, где вы служили, я имею в виде разведку и контрразведку. Бандитские главари уровня Кошелькова тоже отличные конспираторы. Поэтому «смотрящие»передают информацию не лично Яньке, а двум-трём его ближайшим дружкам. Где и когда? Попробуй, уследи: Хитровка пестра и многолюдна. А вот те уже докладывают

самому Кошелькову. И у Кошелькова здесь, на Хитровке-Хиве таких «смотрящих»-информаторов с десяток, а то и более. Если кто-то один что-нибудь скроет или, наоборот, будет «гнать туфту»… я имею в виду, сообщать то, чего не было, это сразу обнаружится. Словом, информация самая достоверная.

Сергей Генрихович замолчал, извиняюще посмотрел на Алексея, как бы прося прощения за то, что взялся поучать взрослого, прошедшего войну человека, да ещё к тому же служившего в контрразведке. Потом продолжил:

– Но не расстраивайтесь. Сегодняшний день, ваш первый день работы «на живца», можно считать удачным.

– Серьёзно?

– Да-да. Дело в том, что хозяин лавки, некто Вербицкий Тимофей Владиславович, по прозвищу Тимка-хорёк, известный вор, аферист и скупщик краденого. Специализируется на антиквариате. Вышел на свободу после февральских событий 17-го. И, что очень важно, несколько лет назад проходил по делу и был осуждён вместе с отцом Кошелькова.

– Что, и папаша тоже?

– Тоже из блатных. Вот потому-то Янька ему и доверяет. А в деле купли-продажи произведений живописи нужен помощник, хорошо в этом разбирающийся. Так что мы на верном пути. Только предостерегаю, не суйтесь больше в лавку. Вербицкий не дурак и очень осторожен. Если надо, он вас сам найдёт.

Балезин молча согласился. И вдруг вспомнил:

– Ну а этот, что у меня стрельнул закурить?

Отман пожал плечами:

– Чёрт его знает. Первый раз вижу. Похоже, из жиганов.

– Карманник?

– Как раз нет. Жиганы – это новое явление в преступном мире. Это те, кто не умеет воровать и промышляет мелкими грабежами. До 17-го года их почти не было.

Перед тем как проститься, Алексей хотел спросить об Ольге, но не решился.

* * *

Спустя несколько часов, когда на Москву опустилась ночь, в одном из частных домов на окраине тоже происходил разговор.

– Так, говоришь, живопись, западноевропейская? – прищурился Кошельков, в упор глядя на собеседника. – И валютой готов платить?

Вербицкий утвердительно кивнул.

– Как его?

– Серж Дюваль, француз, коммерсант.

– От Седого узнал?

– От него.

Седой, пожилого возраста представительный мужчина лет 60, получил такое прозвище за красивую седую шевелюру. Ещё в царские времена он слыл наводчиком, служа в богатых домах, гостиницах, домах свиданий. Ныне обосновался в Метрополе в качестве портье. Седой давно был связан с бандой Кошелькова и информировал её обо всех, поселившихся в Метрополе и представлявших для бандитов интерес.

– А вдруг мусор? – сверкнул глазами Кошельков.

– Ну, Янь, сам понимаешь: стопроцентную гарантию давал только ювелир Меерсон, рассматривая «камушки». Впрочем, суди сам: откуда в нынешней уголовке возьмутся филеры, калякающие на французском? Там сейчас рабочие мужички да матросня. Это тебе не Путилин и не Кошко.

– А если он из Чеки? – усмехнулся Кошельков, с презрением выговорив последнее слово.

– Да там такие же, только ими баламуты-большевики руководят. Устраивать шмоны, облавы, расстрелы всякие они научились. А вот закидывать своих к нам – кишка тонка.

Хоть Янька Кошельков и слыл бандитом, но в его натуре иногда появлялось что-то поэтическое. И дело не только в том, что он любил поэзию. Он мог неожиданно для всех замолчать, задуматься, отключиться от всего вокруг. Так было той морозной рождественской ночью 6 января, когда он, глядя в чёрное звёздное небо, решал: выстрелить или нет. Так было и сейчас, когда после упоминания Вербицким о Путилине и Кошко на него нагрянули воспоминания. С Путилиным ему встретиться не довелось, тот питерский, да и работал два десятка лет назад. А вот с главой московской уголовки Аркадием Кошко столкнуться пришлось и не раз. Как и с его лучшим