Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко

Когда тот сосед, что жил за пледом, уходил в кино или за лекарствами, они забирались за этот плед и шептались. Так прошло несколько месяцев. Потом они стали молчаливей, и вскоре девочка забеременела. Они поженились, им дали комнату, а потом они уехали в Киев.

Всё сломалось курсе на четвертом, окончательно сломалось. Прохладные листья за окном или нежданный утренний снег — что-то, что-то внезапно открыло замок, я вышел и пошел куда-то, и вот у меня больше нет дома, вот мой дом уже не дом. К счастью или нет, но мне не пришлось долго собирать силы, чтобы самому расстаться с общагой. Они выперли меня оттуда взашей. Я не выносил бачки с мусором в грязный внутренний дворик, я стал забывать о местных богах, стал пропадать где-то еще, возвращаясь поздно ночью или под утро, — еретик, изменник! И вот меня покарали. Я приехал с летних каникул, супной чад стелился по лестнице, и не было здесь для меня места. Ну что ж, я уже свыкся с ролью гостя, странника.

Как-то у меня была знакомая сумасшедшая. Вообще-то все, кого я знаю, сумасшедшие, но то была официально зарегистрированная, легальная сумасшедшая. Утром она принимала двадцать таблеток, чтобы избавиться от депрессии, а вечером еще двадцать, чтобы как-то прийти в себя после утренней дозы. Ее свели с ума астрологи и шахматисты, с которыми она общалась. Ей нравилось устраивать им истерики. Ее осаждали мужики со всех сторон, а она была фригидная, вот и поехала. Она думала, что хоть астрологи не будут ее напрягать, но не на тех напала. И дозы росли. Как-то мы с ней говорили о том, что нужно, чтобы уйти из жизни. Я говорю: вот седуксен, у тебя на тумбочке. А она тогда еще более-менее была. Через неделю узнаю — выпила, а перед этим вены резала. Впрочем, это была обыкновенная истерика.

Так вот, девица эта собиралась получать отдельную комнату, а я ей говорю: я дам тебе совет, как всё расположить — место для лежания, очаг, второй этаж и так далее. Просмотрел много западных журналов по дизайну жилья, выписывал оттуда, рисовал. Однако комнату ей так и не дали, и девица пошла к астрологам, а те уж постарались завернуть ее на левую резьбу. Теперь она лесбиянка.

И вот с той поры у меня проект: квартира золотистая с голубым, книжные полки, за которыми спрятан источник огня, и он светит оттуда, и ступенька вниз к небольшому бассейну… Нет, слишком шикарно. Можно и в одной комнате: второй этаж этаким деревянным навесом над столиком и креслами, и обязательно два уровня пола. А источники огня — по углам, столик освещен изнутри.

…Она слегка, едва касаясь, проведет там рукой. «Я же знаю, каким он может быть», — прошепчет она.

Громыхают, звенят трамваи, звенят деньги в кармане пиджака, висящего на стуле, звенит в голове, расколовшейся пополам.

«Сан-ди-ма-маа-маханик-га-ггх-га-га», — это голос диктора с Варшавского вокзала.

Ожесточенно щебечут птицы. Да не щебечут они — кричат, словно индейцы, атакующие поезд.

Открыть глаза — и этот день выпьет меня одним глотком, возьмет внутрь, схватит клещами за руку и поведет туда, куда ему надо, заставит делать то, что ему надо. Самое странное в том, что я не нужен этому дню, что меня не регистрирует ни один прибор, что я прохожу сквозь стены, что я всегда скольжу по поверхности этой глупой и бестолковой реальности. Зачем же она берет меня за шиворот? Что я ей? Почему она не оставит меня в покое, почему мой сон не возьмет меня навсегда?

Как-то раз, будучи в гостях у родителей, пошел я в баню. Разделся, зашел в моечный зал, стал искать парилку. Надо сказать, я немного близорук. Открыл одну дверь, другую — еще один моечный зал, за ним туалет, раздевалка. Люди видят меня и как-то замолкают, никто не говорит ни слова. Чувствую испуганный взгляд — смотрю, девочка лет тринадцати. Оказывается, женское отделение. Иду назад. Все сидят, не шелохнутся. Спрашиваю: «Бабушка, где здесь парилка?». Она ни слова. Возможно, они видели, что у меня есть то, чего им не хватает, и это их всех лишило дара речи. Но, что касается этого сокровища, они ведь могли видеть и более крупные самородки, и не только видеть. Нет, не моя оригинальность была причиной всему, что-то другое. Я сказал: «Это женское, оказывается» — и женщина повернулась ко мне задом, обняв шайку. Я почесал пальцем щеку и вышел.

Это типичная ситуация. Я прохожу незамеченным мимо билетных кассиров и швейцаров, не получаюсь на коллективных фотографиях, оказываясь то за деревом, то меня вовсе нет. Когда на выпускном курсе наша группа снималась для альбома, меня не было в городе. Может, я ядерная частица крупных размеров, а не человек? Может, я нейтрино во плоти? Моя энергия дает о себе знать только при прямых столкновениях с другими элементарными частицами, а это бывает один раз за миллиард километров пути. И я несусь, одинокий, в межмолекулярном пространстве, и меня нет, я просто не существую, фотопластинка черная, они ставят опыт — раз, другой, десятый, целые институты работают, чтобы выловить меня, ученые не спят ночами и караулят, караулят. И вот находится кто-то, подобный мне, мы мчимся навстречу друг другу, мы столкнемся с вероятностью 10 в минус 20-й степени, мы обязательно столкнемся, и на черной фотокарточке появится яркая вспышка, и две разлетающиеся дорожки ионизированного газа, разрушенных городов и судеб укажут наш путь — путь после нашей гибели, путь после катастрофы, после смерти, остатки ракеты-носителя, сгорающие в атмосфере, и мы, явившиеся из Зазеркалья, почувствуем, наконец, плотность среды, станем тормозиться о то, чего прежде не замечали, ломать крылья, чтобы в результате заговора неведомых физиков осуществить свою свободу — превратиться в пепел.

Впрочем, нейтрино никогда не оставляют треков. О нас не вспомнит никто, будут говорить о случайностях в жизни тех, чьи судьбы мы отклонили. У нейтрино же нет дома, нет судьбы, нет выбора, нет совести, нет чести. Нет ничего своего — но и ничто не в силах сделать нейтрино своей собственностью.

Я открыл глаза. Это всегда нужно делать решительно, чтобы избежать двойного отражения реальности во сне и сна в реальности, чтобы исчезнуть из Зазеркалья навечно, до ночи. «Прочь, демоны, прочь!» — как говаривал Мартин Лютер.

Почистив зубы водой из камчатского гейзера, я поставил чайник и включил телевизор. Безукоризненно одетые скрипачи воздействовали на нервные окончания тех, кто работал во вторую смену