Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко

или, хуже того, временно не работал. С финальными звуками кантаты чайник завыл и раздался стук в дверь.

На пороге стояла женщина, да не та. Лисье личико и черные волосы.

«Доброе утро. А есть Вадик?»

«Нет, Вадик уехал в Лодейное Поле. А сколько времени?»

«Скоро 12».

«А день недели какой?»

«День недели четверг».

«Четверг, значит. Лететь, лететь сегодня надо. К черту, прочь отсюда».

Молчит, не уходит.

«Поедешь в Пулково?»

«Зачем?»

«Поехали, если время есть. Мне скучно будет ехать одному».

Странно, но девица едет. Зачем я потащил ее с собой, не дождавшись Анны, дождавшись лишь утра? Из страха, что Анна не придет? Ангелы, покройте меня своими крылами!

Через час мы в Пулкове. До вылета еще есть время, мы курим, глядя на самолеты, на проезжающие машины, на далекий горизонт.

«Как тебя зовут?»

«Лена».

Я рассказываю ей о том, как провез в такси козла, сыграв на жадности шофера. Я убедил его, что в таксопарке козла возьмут с рогами.

«Зачем это тебе?» — резонно спрашивала она.

«Вообрази, как красив козел, озаряемый фонарями вечернего Ленинграда, серебром отливают его бока, величаво смотрит он на городскую суету».

«А что с ним стало? Ты его продал?»

«Я же говорю, шофер. Шофер увез его с собой. Увез во тьму».

Боюсь, что выгляжу я ублюдком. Она просит червонец, чтобы доехать назад. У меня нет червонца, я отдаю трёху — последние деньги. Это очень благородно с моей стороны, именно поэтому я и совершаю этот поступок. Когда еще представится случай отдать первому встречному последние деньги, расправившись сразу с недельным чувством вины!

2. Героя видят в городе Львове —

месте его постоянной прописки

Каждый самолет может когда-нибудь упасть с неба. Так или примерно так говорил Алистер МакЛин.

Этот тоже может — может, да, видимо, не хочет. Каковы причины этого трусливого нежелания умереть? Что-то еще не сделано? Кто-то еще любит? Впрочем, неслыханной гордыней с моей стороны было бы возомнить, что судьба этого самолета совпадет с моей судьбой. Хотя, конечно, как-то по-человечески обидно.

А в иллюминаторе — спокойный, ленивый, равнодушный Солярис. Вот-вот он родит город Львов и начнет тестировать меня по неведомой методике.

При посадке у меня ужасно заболел глаз — хоть вырывай. Видимо, что-то со зрительным нервом — перегрузки на него действуют или просто устал глядеть на все это. Когда сели, боль понемногу утихла.

Львов — светлый, солнечный город сумасшедших. Сумасшедшие там разные — с топорами и со сборниками стихов, богатые и бедные, проститутки и педерасты. Их плотность возрастает по мере продвижения к кавярне на Армянской улице, возле которой сплошь кучкуются феллиниевские типажи. Вообще, в городе Львове полно достопримечательностей. Многолюдные толпы туристов ходят взад-вперед вокруг площади «Рынок» и фотографируют все подряд. Ах, какие трамвайчики! Смотрите — здесь жил Петр Первый. И здесь, и здесь! А это столовая, обратите внимание. Здесь мы будем кушать.

Но мне пока кушать не хочется. Я тоже приехал изучать достопримечательности города, и начинаю со Скупки. Это понятие не совсем топографическое, скорее философское, социальное, морально-этическое.

С тех пор, как Христос изгнал менял из храма, прошло не так много времени, они не успели далеко уйти. Поэтому жизненным ориентиром львовских торговцев служит оперный театр, построенный в стиле сецессиона и разрисованный изнутри Семирадским. Этот храм искусств облагораживающе действует на нравы, торговаться здесь не принято.

Собственно, те, кто стоит за Оперным — гниль, накипь, цыгане. Они работают с нашими же соотечественниками, способствуя развитию у советской молодежи собственнических инстинктов. Более брезгливые молодые люди берут товары у франеков партиями. По случаю удачного хандла тут же, возле машины, может быть распита бутылочка французского коньяка, с участием всех заинтересованных сторон. Здесь же можно узнать новости экономической жизни восточноевропейской цыганерии, если кому интересно.

А мне на все это наплевать, и думать об этом не хочется. В кармане — три копейки и финские марки. Я торговец нового типа, я продаю валюту иностранцам. И все из любви к Кодексу — на какие жертвы не пойдешь ради идеи!

Отказываешься от таких привлекательных, по-человечески понятных, патриархальных занятий, как воровство, сводничество, кража со взломом. Цивилизация породила воистину извращенный тип существа, для которого безопаснее и проще сойти с ума, нежели попросту ограбить.

Мой бизнес зиждется на разнице валютных курсов в разных городах страны, я эксплуатирую понятие «широка страна моя родная». Здесь же, во Львове, цены высоки как нигде, ибо франеки скупают все: детские игрушки, доллары, телевизоры, утюги, женщин.

На пригорке стоит несколько человек. Подхожу к ним, закуриваю. Внезапно подъезжает ЛИАЗ и милицейская машина. Несколько фарцовщиков пускаются наутек, один из них бежит к стоянке, где его уже ждут люди в костюмах «Адидас», которые заворачивают ему руки. Эти люди мне сразу же не понравились — больно усы у них прилизаны. Юные друзья милиции. Заберут — всю наличность вытрясут. А вот парень лет шестнадцати — перелез через забор и был таков.

Тем временем мусор подошел к франекам, прикурил, потрогал товар. «Нема Кшишека?», — спросил он. Франеки отрицательно помотали головами. Вскоре ЛИАЗ уехал, я поменял портреты композитора Сибелиуса на изображения вождя мирового пролетариата и пошел пить пиво.

Почему мусора не забрали меня? Очевидно, не за того приняли. Это часто случается с людьми. Как-то иду по Невскому со знакомой, а какой-то мужик в драпе забегает спереди и спрашивает: «Do you want to change money?». Ну, думаю, какой-нибудь ин пропился вконец. «Йес», — говорю.

«What currency do you have?» — «Рубли, — говорю, — рублей червонца два». Тут он перешел на очень красивый русский жаргон и исчез в толпе. Минуты через две подбегает, спрашивает, откуда я, кто я, зачем вернулся.

Не рассказал я ему про человека-нейтрино, продукт эпохи развитого социализма. Сказал — бог ведает.

А бога ведь, пожалуй, нет.

Кстати, о боге и о религии.

Пиво с успехом может заменить любую религию. Когда-нибудь львовские пивные дождутся своего Гиляровского. В «Мюнхене» большая очередь, «Три соска» далеко, и я иду на «Перевал».

Там я вижу Борю, Вову, Серегу, Нондия. Они уже берут. Полный, загорелый, начинающий уже лысеть Боря объясняет что-то пивной женщине, он полон такта. Вова одной рукой берет четыре кружки, проходит в следующий зал и занимает столик в углу. Я трогаю Борю за плечо. «А-а, здравствуй, кабаний», — говорит он и берет мой рубль. Мы ждем, пока спадет пена.

А из угла слышится Вовкин гогот: «…и грудь,