Бельгийская революция 1830 года - Алла Намазова

31 августа утром адъютант принца Оранского Крюкенбург (Cruquenbourg) пригласил коменданта буржуазной гвардии прибыть к нему в Лекен. Барон Огворст прибыл в сопровождении Вандерсмиссена, Оттона, Ван дер Бурха, Руппа и Ван де Вейера. Это была первая депутация. Они высказали принцам пожелание, чтобы те прибыли в город в сопровождении бельгийских депутатов, и это убедило бы всех в их добрых намерениях.

Однако через три часа делегация вернулась с малоутешительным ответом. Сыновья короля, обозленные тем, что увидели на членах делегации брабантские цвета, хотели их сорвать, а делегатов арестовать.

Несмотря на то, что бельгийцы уговаривали принцев не входить в город с войсками, Вильгельм Оранский и Фридрих обнародовали прокламацию, в которой сообщали, что войдут в город в сопровождении вооруженных сил. Как только об этой прокламации узнали брюссельцы, в городе начались волнения. Повсюду раздавались крики: «Войска входят в город, к оружию! Построим баррикады, к оружию!» Эти волнения были подобны электрической искре: мужчины, женщины, дети — все брались за оружие. Около 8 тыс. граждан собрались на центральных улицах Брюсселя и готовы были вступить в бой. К 12 часам ночи более 50 баррикад были воздвигнуты на главных улицах города.

В 7 часов вечера в штаб-квартиру принцев отправилась вторая за этот день делегация брюссельцев, в которую вошли барон де Секюс-отец, Оттон, Вандерсмиссен, герцог Аренберг, принц де Линь, граф Дюваль, Макс Дельфосс и Тейхман. Эту делегацию встретили весьма сдержанно. Делегаты нарисовали яркую картину бедствий, которым подверглись Брюссель, Бельгия и все королевство в целом. Делегаты объявили принцам, что на них падет ответственность за пролитую кровь, а принц де Линь добавил, что, если их королевские высочества силой вступят в город, они вынуждены будут идти по трупам. После разговора с делегатами принц Оранский, посоветовавшись с братом, заявил, что завтра он войдет в Брюссель один, без войска, лишь со штабом.

Действительно, 1 сентября принц Оранский вступил в Брюссель лишь в сопровождении шести генералов, адъютантов и двух слуг. Его крайне удивило обилие трехцветных знамен, развевавшихся на арках и крышах домов. Более того, офицеры, гвардия, весь народ, вплоть до детей и женщин, носили брабантские цвета. Он ожидал, что его встретят с большим энтузиазмом, возгласами: «Да здравствует король!». Но ничего этого не было, народ безмолвствовал.

При виде первых баррикад принц побледнел: бесчисленные брабантские знамена, мрачное молчание огромной толпы — все это произвело тягостное впечатление на наследника престола. На Антверпенской площади его окружила еще более внушительная толпа, раздались одиночные возгласы: «Да здравствует принц! Да здравствует свобода!». Принц оживился: «Да здравствует свобода, но также и да здравствует король!». Принц Оранский обратился к жителям с речью и заявил, что он почитает себя счастливым, находясь среди бельгийцев, которых он всегда любил. Вильгельм напомнил также, что при Ватерлоо он проливал кровь за национальную независимость, и добавил, что и ныне готов к этому[234]. Принц сказал также, что войска, стоявшие у стен Брюсселя, должны быть направлены против врага, но не против подданных короля. Король любит своих подданных и не хочет, чтобы пролилась кровь бельгийцев. Слова эти не получили никакого отклика, все молчали. Принц со свитой вынужден был поспешно удалиться в свой дворец.

В этот же день состоялось заседание Генеральной ассамблеи буржуазной гвардии, которая потребовала отделения Бельгии от Голландии без каких бы то ни было контактов с царствующей династией. Принц вынужден был обещать, что, возвратившись в Гаагу, он представит на рассмотрение королю мнение ассамблеи[235].

Как только принц прибыл в Гаагу, собрался министерский совет, который на трех заседаниях обсуждал ответ жителям бельгийских провинций. 6 сентября ответ стал известен: король Нидерландов обратился к южным провинциям с прокламацией, в которой соглашался созвать Генеральные штаты: «В данный момент не верят, что эта прокламация сможет успокоить возбуждение умов в Брюсселе, и опасаются, наоборот, еще больших беспорядков, — писал по этому поводу Голицын. — Желая подражать до конца революции в Париже, восставшие в Брюсселе, вероятно, приступят немедленно к формированию временного правительства и палаты, составленной из членов Генеральных штатов»[236]. Как показали дальнейшие события, прогноз Голицына оказался верным.

В правительственных кругах царила полная растерянность, король не мог решиться на какой-либо определенный шаг. В донесении Ливену от 6(18) сентября Голицын так охарактеризовал обстановку в бельгийских провинциях: «…революционная фракция в данный момент разделена на две партии, одна из которых хочет полного и окончательного разделения двух частей королевства, другая настаивает на образовании Временного правительства. Большинство желало бы видеть прежний порядок вещей, но все охвачены страхом перед вооруженным народом, который ждет только предлога, чтобы начать грабеж. До настоящего времени правительство еще ничего не решило относительно партии, сторону которой она примет, чтобы положить конец таким бедствиям. Многие депутаты настаивают, чтобы король провозгласил общую амнистию, но государственный совет хочет, напротив, применить вооруженную силу, чтобы подчинить мятежников»[237].

Из Гааги в Брюссель тем временем вернулась делегация бельгийских нотаблей и дала отчет о своем свидании с королем. Ответ короля вызвал общее возмущение. Если раньше выдвигалось лишь требование отдельной администрации для Бельгии, то теперь восставший народ все настойчивее и решительнее требовал полной политической независимости.

В очередном письме Ливену от 26 августа (7 сентября) 1830 г. Ф. Голицын писал, что бельгийцам вряд ли удастся добиться политической независимости без согласия великих держав, подписавших соглашение, которое гарантирует Оранскому дому владение Бельгией[238].

Между тем в связи с возрастанием народных требований изменилась и политика правительства. В одной из официальных правительственных газет появилась заметка о решении «вырвать зло с корнем и силой ответить на силу». Газета Арнгема, комментируя эти слова, писала: «Повстанцы требуют отделения одной части от другой. На это необходимо ответить словами: К оружию! Смерть мятежникам! Будем помнить, что кровь повстанцев не есть братская кровь!». Не менее резко писал в те дни один амстердамский журнал: «Кто позволил бельгийцам иметь свою волю? Если застрелить принца де Линь и других разбойников той же породы, то восстанию был бы положен конец».

15 сентября в Гааге открылась чрезвычайная сессия Генеральных штатов. Вильгельм произнес речь, в которой дал понять, что намерен принять самые энергичные меры для восстановления порядка. Король подчеркнул также, что он ни в коем случае не намерен делать каких-либо уступок мятежникам и никогда не согласится «жертвовать интересами нации духу сопротивления и революции».

Однако под натиском восставшего народа король вынужден был пойти на некоторые уступки и внести в Генеральные штаты предложение об изменении конституции 1815 г., зная, конечно, заранее, что голландские депутаты никогда не согласятся пойти навстречу бельгийским требованиям. И действительно, как только 16 сентября после выборов президиума Генеральных штатов был поднят вопрос об удовлетворении народных требований, голландские депутаты заявили, что прежде всего следует наказать виновных и что с «громилами и поджигателями» они не намерены вступать в переговоры.

Посылая в Петербург очередное подробное донесение о бельгийских событиях, Гурьев пытается нарисовать довольно утешительную картину происходящего: «Позиция, занятая правительством, весьма выгодна, так как оно опирается на свое право. Руководствуясь основным законом, оно отклонило требования мятежников и этим привлекло на свою сторону Генеральные штаты, проявляющие умеренные настроения.

Выдвинутая необузданными страстями, неосуществимая на практике мысль о полном разделении двух великих частей королевства теряет постепенно своих сторонников по мере того, как рассудок одерживает верх. Политический характер, который старались придать восстанию некоторые мятежники из дворян и адвокатов, к счастью, изменил свой вид. Эти лица остались позади и должны были отстраниться. Восстание приобрело свое первоначальное значение народного бунта, возникшего вследствие заразительного примера и вследствие иностранного влияния, бунта, руководимого сумасбродными и преступными элементами, имеющимися в стране.

Если к мудрости, руководившей действиями правительства в этих тяжелых обстоятельствах, оно прибавит еще энергичные меры, то имеется полная надежда, что порядок и спокойствие будут вскоре восстановлены. Таким образом, были бы предотвращены неисчислимые последствия, которые могут произойти от малейшего ошибочного мероприятия, от проявленной слабости, колебания и был бы дан спасительный пример правительствам, которым грозят те же опасности, а может быть, и всеобщая война с Европой, правда пока еще отдаленная»[239].