Мощь Великая - Сергей Конышев

Блуждая вдоль сверкающих стеллажей, изредка скидывая в тележку нужные товары в ярких упаковках, Коврин случайно бросил взгляд на стоящего поблизости покупателя, разглядывавшего какую-то пачку. Его лицо показалось Коврину знакомым. Он стал мучительно вспоминать, кто же это. И, только когда покупатель был уже в другом конце зала вспомнил… Ну, конечно! Это был Паша Зайчиков. Они учились в одной школе, в параллельных классах. Но общаться им тогда не пришлось.

Паша слыл ботаником, а Коврин не мог позволить себе контакты с людьми такого статуса. Но вот в студенческие годы их пути нежданно пересеклись. Как-то они оказались в одной студенческой тусовке, хотя образование получали в разных ВУЗах. Так, Коврин к своему удивлению узнал, что Паша из очкастого ботана превратился в весёлого общительного тусовщика, развратника и любителя выпить. На почве весёлого времяпрепровождения бывшие одношкольники сошлись и стали очень хорошими товарищами, почти друзьями. Потом, как это водится, студенческая тусовка распалась, пути разошлись, телефон потерялся, образ товарища практически стёрся из памяти.

И вот теперь, совершенно случайно, эти люди встречаются в магазине. В памяти Коврина воспрянули многочисленные картины разгульной молодости. Он бросил телегу и помчался догонять Пашу Зайчикова.

– Па-а-аша. За-а-айчик! Па-аша!

Коврин догнал его уже за кассой.

– Пашка, здорово!

Зайчиков остановился и долго смотрел на Коврина, силясь узнать. Коврин уже начал беспокоится – не ошибся ли, но тут Павел наконец радостно, но тихо произнёс:

– О, Лёш, привет, привет! Слушай, а ты изменился, потучнел несколько, я не сразу тебя узнал. Ну, как жизнь?

– Да всё ничего, нормально… У тебя время есть? Подожди, сейчас я продукты заберу, пообщаемся.

– Давай, я на улице тебя подожду.

Коврин второпях оформил покупки, упаковал их и вышел из магазина.

– Ну, чего? Пойдём в круглый, выпьем, пообщаемся?

– Нет, Лёш, я не пью… Да и не хожу никуда практически…

– Чего, болеешь?

– Да, нет… скорее – наоборот… Пойдём ко мне…

– Ну, а чего, пойдём… пивка возьмём?

– Я – пас, ты сам смотри…

Коврин вернулся в магазин и взял две упаковки пива.

За разговорами о былом дорога прошла незаметно. Войдя в комнату, Коврин устроился в единственном кресле у письменного стола и огляделся. Сразу бросилось в глаза, что в комнате отсутствует телевизор. Помимо кресла и письменного стола в комнате также наличествовали старые шкаф и диван. Стены были увешаны снизу доверху полками, забитыми книгами и компакт-дисками. В одном из углов висела довольно крупная икона. Из всего этого аскетичного убранства выпадала шикарная аудиосистема.

Вошёл Зайчиков, неся поднос с чайником, чашками и стаканами. Он поставил посуду на стол перед Ковриным и уселся на диван.

– А что, телек в другой комнате?

– Да нет у меня телека… а остальные комнаты я сдаю.

– Сдаёшь?

– Да, я же не работаю – сдаю две комнаты и на это живу.

– Что, со здоровьем что-то не так? Выглядишь ты, кстати, откровенно говоря, не очень…

Коврин, ещё когда они стояли у кассы в магазине, отметил, что у Павла какой-то потухший взгляд, но до сей поры не решался сказать это ему.

Паша долго молчал, а потом медленно произнёс:

– Если что и болит, так это душа.

– В смысле?

– В смысле бессмысленности.

– Что у тебя стряслось-то, с родителями что ли что-то? – в голосе Коврина появились нотки раздражения.

– Ты извини. Я не общаюсь практически ни с кем… давно уже… вот и разучился, похоже, нормально диалог вести. Родители у меня умерли уже давно, а произошло всё позже. В общем, так… тогда, по порядку. Похоронил я родителей… Они в один год померли – отец сначала, а вскоре за ним и мать. Что ж, это дело нормальное… вот если родители детей хоронят, тогда конечно…

А так – всё своим чередом, порядком… Ну, пережил кое-как. Вскоре женился, работу предложили хорошую. Потом сын родился. У меня дела в гору пошли – соучредителем хорошей фирмы стал. Дом купил загородный. Трёхэтажный. А потом, когда вроде ничто не предвещало… ну ровным счётом ничего… и вдруг… Как бы там ни было, тот день наступил. Вечеринка у меня как раз была, ну и чего-то выпил я лишнего. Думаю, пойду в кабинет свой, кваску холодного попью, посижу в одиночестве, в себя приду. Вот, сижу я в кресле-качалке, и вдруг как рубанет меня по голове: «Зачем это всё?» И знаешь, вопрос как бы не из слов состоит – такой наверняка всем приходит на ум иногда… а тут прям всю душу вывернуло. Будто я сам только этот вопрос и есть. Понимаю, что этот вопрос вовсе не риторический, и мне придётся отвечать. Прямо сейчас. Чувство такое, что если не отвечу, не признаюсь себе сейчас – умру на месте. И я ответил. Признался, что мне не нужно всё это, не нужна такая жизнь. Место, где я на жизненном пути нахожусь, является тупиком, стояние здесь губит меня, и надо мне выбираться отсюда… и как можно скорее! И вышло так, что ответ мой, как и вопрос, были не просто слова, а суть – судьбоносный смысл. Теперь жить по-прежнему больше не представлялось возможным. Отказался я от всей моей жизни успешной. Семью бросил, бизнес и дом загородный на сына оформил – и всё. Переехал сюда обратно, сел в кресло, где ты сейчас сидишь, обхватил голову руками и задумался – дальше-то что? Да, что? Понять, что это совсем не то, что надо – это одно, а понять, что же тогда надо – это уже совсем другое. Лучшее, что я смог тогда придумать – это пойти от обратного. То есть, если то, что было, не подходит мне, значит, подходит противоположное, – решил я. Вот, пользуясь этой незамысловатой формулой, начал я строить жизнь заново. Был я, положим, общительным – стал замкнутым, был работящим – стал безработным, был атеистом – стал верующим, не любил я литературу – начал читать регулярно, никогда не интересовался музыкой – стал её ежедневно слушать. Кстати, собрал замечательную коллекцию классической музыки, – Зайчиков указал на полки с дисками. – Практически все шедевры здесь… м-м… значит, выпить любил – отказался от этой привычки, любил телевизор смотреть – теперь, как ты заметил, у меня его нет вовсе, любил женщин… нет, конечно, не стал любить мужчин… Скажу, лучше, так: любил секс – теперь живу без него. Вот так! Кстати, про музыку… Я где-то читал… не вспомню сейчас… В общем, там автор… или кто-то из героев… сокрушается по поводу того, почему Бог не является людям в образе совершенной мелодии. И ты знаешь, он не прав, не прав по сути – является… Является! Я это знаю точно. Только не всем. Вот мне предыдущему не являлся, и явиться не мог, а мне теперешнему – с завидной регулярностью. Вот! Есть музыка настолько совершенная, что становиться очевидным – это есть Бог, растворившийся в собственном творении. Я очень теперь жалею, что не учили меня в детстве музыке… С другой стороны, у некоторых это обучение из-под палки отвращение вызывает к музыке на всю жизнь, а для меня музыка стала самой важной формой восприятия жизни… Вот так всё и поменялось. Постепенно, конечно… И знаешь, что самое интересное – помогло. Моя жизнь потихоньку наполнилась, личность расправилась, установился баланс какой-то, равновесие. Можно, наверное, даже сказать – гармония. Я чувствую, что начал нащупывать что-то настоящее. Понятно, что я в самом начале пути, и путь этот не совсем чёткий… но, по крайней мере, я в нужную сторону иду. И от осознания этого мне тепло и хорошо на душе. Теперь я просто не представляю, как я жил до этого в суете, без музыки и без Бога! Страшно становится, когда понимаешь, сколько времени прожил в холодном, чуждом мраке.

Павел замолчал, смотря сквозь стену на что-то далёкое.

Его взгляд, оживший было к концу диалога, снова потух.

Молчал с ним некоторое время и Коврин, пока не ощутил, что обстановка требует от него высказаться:

– Не могу сказать, что понимаю тебя. Честно. Это ненормально как-то, когда здоровый мужик репродуктивного возраста – и отшельником живёт.

– А что нормально-то? Что? Жить «как все» и этим себя успокаивать, говорить себе: «они так же живут» – и замазывать болячки косметикой, пока возможно. Жить, мучиться, понимать, что всё это не по тебе, и не найти силы выйти из ряда вон только потому, что все вокруг живут так же, – это по-твоему нормально?

Коврин не нашёлся, что ответить, и только многозначительно покрутил головой. Зайчиков же, отчаявшись дождаться ответа, продолжил:

– А по-моему, нормально, когда человек ищет свой путь – именно свой – находит его в конце концов и следует ему. И, заметь, я же не утверждаю, что всем подойдёт моя теперешняя жизнь, говорю только, что она подходит мне – и только.

Коврин взглянул Павлу в глаза и увидел в них такую гипогенную печаль, что тут же отвёл взгляд. Коврину стало не по себе из-за чувства сюрреалистичной неловкой брезгливости, похожего на то, которое возникает при общении с патологически отстающим в умственном развитии ребёнком.