Тайная жизнь пчел - Сью Кид

Мая и Розалин сразу поладили. Мая была бесхитростной. Я не имею ввиду — умственно отсталой, поскольку в некотором смысле она была вовсе не глупой и постоянно читала поваренные книги. Я имею в виду, что она была наивной и непритязательной — взрослая женщина и ребенок в одном флаконе, плюс чуточку безумия. Розалин говорила, что Мая — несомненный кандидат в психушку, но при этом та все равно ей очень нравилась. Я заходила на кухню, а они могли стоять там плечом к плечу возле раковины, очищая кукурузные початки, и болтать. Или они могли мазать сосновые шишки арахисовым маслом для птиц.

Именно Розалин раскрыла тайну «О, Сюзанны!». Она сказала, что пока все хорошо, Мая ведет себя как нормальный человек, но стоит ей вспомнить или узнать о чем-нибудь неприятном — вроде швов на голове Розалин или гниющих помидоров, — и Мая начинает петь «О, Сюзанна!». Это было ее личным способом борьбы с неприятностями. Но это срабатывало только в случаях с помидорами, но не более того.

Пару раз она рыдала так сильно, крича и выдирая себе волосы, что Розалин приходилось вызывать Августу из медового домика. Августа без липших слов отправляла Маю к каменной стенке. Это было единственным, что могло привести ее в чувство.

Мая не позволяла ставить в доме мышеловки, поскольку не могла вынести мысли о страдающей мыши. Но что действительно бесило Розалин, так это то, что Мая ловила пауков и выносила их из дома в совке для мусора. А мне как раз это в ней нравилось, поскольку напоминало о моей матери — любительнице насекомых. Я помогала Мае ловить сороконожек, и не только потому, что раздавленный паук мог повергнуть ее в плач, но и потому, что мне казалось, я исполняю волю моей мамы.

Каждое утро Мая обязательно съедала один банан, и на этом банане не должно было быть ни единого пятнышка. Однажды я видела, как она очистила подряд семь бананов, пока не нашла тот единственный, без изъяна. Она держала бананы на кухне — залежи бананов. Они хранились в огромных керамических чашах. Не считая меда, в доме больше всего было бананов. Мая могла очистить за утро пять или больше бананов в поисках идеального, безукоризненного банана — такого, который не пострадал от жестокой несправедливости мира.

Розалин готовила банановые пудинги, пироги с бананами, банановое желе и ломтики банана на листьях салата, пока Августа не сказала ей, что все в порядке — отбракованные экземпляры можно просто выкидывать.

Но кого мне было действительно трудно понять, так это Июну. Она преподавала историю и английский язык в средней школе для цветных, но по-настоящему она любила только музыку. Если я заканчивала работу в медовом домике пораньше, то шла на кухню и смотрела, как Розалин и Мая готовят еду. Но на самом деле я приходила туда слушать, как Июна играет на виолончели.

Она играла музыку умирающим — ходила к ним домой или даже в больницу, чтобы своей серенадой проводить их в следующую жизнь. Я никогда раньше не слышала ни о чем подобном и, сидя за столом с чашкой сладкого чая со льдом, думала о том, что, возможно, именно из-за этого Июна так редко улыбается. Может быть, она слишком часто встречается со смертью.

Я знала, что она все еще сердится на то, что мы с Розалин здесь поселились — и это было единственным, что омрачало мою жизнь в доме Августы.

Однажды вечером, направляясь в уборную в розовом доме и проходя через двор, я подслушала, как они разговаривали с Августой на задней веранде. Услышав их голоса, я замерла возле куста гортензии.

— Ты ведь знаешь, что она врет, — сказала Июна.

— Знаю, — ответила Августа, — но они попали в беду, и им негде жить. Кто еще приютит их, если не мы, — белую девочку и негритянку? Никто.

На секунду обе замолкли. Было слышно, как мотыльки бьются о лампу на крыльце. Июна сказала:

— Но мы не можем держать здесь сбежавшую девочку, никуда о ней не сообщив.

Августа выглянула наружу, заставив меня отступить глубже в тень и прижаться спиной к дому.

— А куда сообщать? — сказала она. — В полицию? Они ее просто куда-нибудь заберут. Возможно, у нее действительно умер отец. Если так, то где ей может быть лучше, чем у нас?

— А как насчет той тетушки, о которой она говорила?

— Нет никакой тетушки, и ты это знаешь, — сказала Августа.

В голосе Июны послышался гнев.

— А что, если ее отец вовсе не умирал и не попадал ни под какой трактор? Разве он не будет ее разыскивать?

Последовало молчание. Я подкралась ближе к крыльцу.

— Я просто интуитивно чувствую, что так нужно, Июна. Что-то подсказывает мне не отсылать ее назад, туда, где ей не хочется оставаться. По крайней мере, пока. У нее были причины, чтобы убежать. Может быть, он плохо с ней обращался. Я вижу, что в наших силах ей помочь.

— Почему бы тебе не спросить напрямик, что с ней стряслось?

— Всему свое время, — сказала Августа. — Меньше всего мне хочется пугать ее назойливыми вопросами. Она сама расскажет, когда будет готова. Наберемся терпения.

— Но, Августа, она ведь белая.

Это было откровением — не то, что я белая, а то, что Июна, похоже, была против моего пребывания здесь из-за цвета моей кожи! Я и не предполагала, что такое возможно — отвергать человека за то, что он белый. Меня бросило в жар. «Праведный гнев» — так называл это брат Джералд. Иисус испытывал праведный гнев, когда переворачивал столы в храме и изгонял оттуда жуликов-менял. Мне хотелось войти к ним, перевернуть парочку столов и сказать: Прошу прощения, Июна Боутрайт, но вы меня даже не знаете!

— Давай посмотрим, чем мы сможем ей помочь, — сказала Августа, когда Июна исчезла из поля моего зрения. — Мы должны это сделать.

— Я не считаю, что мы хоть что-нибудь ей должны, — сказала Июна. Хлопнула дверь. Августа выключила свет, и я услышала, как глубокий вздох поплыл в темноту.

Я пошла назад в медовый домик, чувствуя стыд оттого, что Августа раскусила мою ложь. Но я также чувствовала облегчение, потому что теперь знала, что она не собирается звонить в полицию или отсылать меня назад — пока. Пока — так она сказала.

Но сильнее всего было чувство обиды из-за отношения Июны. Подойдя к кромке леса, я присела на корточки и почувствовала тепло мочи у себя между ног. Я смотрела, как она пузырится на земле, а ее запах исчезает во тьме. Не было никакой разницы между моей мочой и мочой Июны. Вот о чем я думала, глядя на темный кружок на земле. Моча — это просто моча.

* * *

Каждый вечер после ужина мы сидели в крошечной каморке возле телевизора, на котором стояла глиняная кадка с филодендроном. Экран был еле виден за стеблями, свисающими по бокам.

Мне нравилось, как выглядит Уолтер Кронкайт, в своих темных очках, знающий все, что только вообще стоит знать. Этот человек не был противником книг, это уж точно. Возьмите все то, чем не был Т. Рэй, и вы получите Уолтера Кронкайта.

Он поведал нам о процессии в честь расовой интеграции, на которую напала толпа белых, о «комитете бдительности», созданном белыми, о брандспойтах и слезоточивом газе. От него мы узнавали о самом главном. Убиты трое защитников гражданских прав. Взорвалось две бомбы. Троих негров-студентов избили бейсбольными битами.

После того, как мистер Джонсон подписал этот закон, жизнь Америки начала расползаться по швам. Мы смотрели, как один за другим на экране появляются губернаторы и призывают к «разуму и спокойствию». Августа сказала, что это, похоже, лишь вопрос времени — скоро подобное начнет происходить и у нас в Тибуроне.

Сидя там, я чувствовала свою белизну и неловкость, особенно когда в комнате находилась Июна. Неловкость и стыд.

Обычно Мая не смотрела с нами телевизор, но как-то раз она тоже пришла и в разгар новостей принялась петь «О, Сюзанна!». Она расстроилась из-за негра по имени мистер Рейнс, которого в Джорджии застрелили из дробовика. Показали фотографию его вдовы с детьми на руках, и тут Мая разрыдалась. Все, естественно, вскочили, как если она была неразорвавшейся гранатой, и попытались ее успокоить, но было уже слишком поздно.

Мая раскачивалась взад-вперед, ногтями раздирая себе лицо. Она рванула ворот блузки, так что во все стороны, словно попкорн, полетели бледно-желтые пуговицы. Я никогда прежде не видела ее такой, и меня это напутало.

Августа с Июной взяли Маю под руки и вывели за дверь, ведя ее так плавно, что было ясно, что им приходилось делать это и раньше. Спустя несколько секунд я услышала, как вода наполняет ванну на ножках, где я сама дважды купалась в медовой воде. Кто-то из сестер надел пару красных носков на две ножки из четырех — я так и не поняла зачем.

Мы с Розалин подкрались к двери. Щель была достаточно большой, чтобы мы могли увидеть Маю, которая, обняв колени, сидела в ванне в облаке пара. Июна зачерпывала ладонями воду и медленно выливала Мае на спину. Та уже немного успокоилась и только хлюпала носом.