Ловкость рук - Хуан Гойтисоло

— Наверное, ждут подходящего момента для выступления.

Мысль о тайной организации, может быть, работающей где-то

подпольно, заставила меня вздрогнуть.

— А ты,— продолжала я настаивать,— ты не помог бы им,

если бы они восстали?

Я знала, что такой вопрос разозлит отца, но все же задала его.

— Вот доживешь до моих лет,— ответил он,— узнаешь, что стариков такие дела не интересуют. Нам хочется одного: чтобы нас оставили в покое. Все перемены, какие мне пришлось увидеть,

вели только к худшему.

  И все же несколько лет тому назад ты был революционером.

Мне об этом однажды сказала мама.

Отец немного помолчал.

— Да. Когда я был молодой.

Расстроенная, я убежала к себе в комнату и бросилась на кровать. Я лежала и смотрела в потолок. Но какая-то непреодолимая потребность действовать не давала мне покоя. Не в силах более выносить это, я заявила матери:

— Мама, я хочу стать работницей.

Она испуганно посмотрела на меня, ничего не понимая.

— Ты? Да ты с ума сошла!

Но я уже все решила.

— Да. Я буду работать на фабрике.

Мне так и не удалось втолковать ей, почему я этого хочу, и в тот же вечер я ушла из дому.

Две недели спустя я поступила на часовой завод.

Так окончилось мое детство. Оно было очень несчастливым, и я не хотела, чтобы какая-нибудь другая девочка в будущем столкнулась с такой вот сеньоритой Селесте. В те дни у меня впервые зародилась смутная мысль об убийстве. Только пролив кровь,— думала я,— мождо добиться права называть себя революционером. Мне представлялось, что все настоящие люди имели на своем счету хотя бы одно убийство и...

Анна умолкла, словно подбирая нужное слово. Стоявший напротив нее Мендоса положил на мольберт рисунок: маленькая изломанная танцовщица тщетно пытается взлететь в воздух.

— Остальное ты уже знаешь,— сказала она.— Больше мне нечего добавить.

* * *

— Клянусь жизнью матери, я это сделаю!

Рауль ударил кулаком по столу; он был без пиджака, в сдвинутой на затылок шляпе, изо рта торчала потухшая сигарета.

— В таком случае,— сказал Суарес,— давай действуй.

Рауль хлопнул в ладоши.

— Кл аудио!

Хозяин, стоявший за стойкой, внимательно посмотрел на него своими маленькими глазками.

— Что прикажете, дон Рауль?

— У вас есть пустая бутылка?

— Да, сеньор. Вам какую? Из-под марочных вин?,

Ривера швырнул сигарету на пол и придавил ее каблуком.

— Все равно. Мне для опыта.

Клаудио торопливо пошарил среди ящиков. На нем был белый передник, туго затянутый ,в поясе, как у заштатного цирюльника, в его пепельно-серых глуазах прыгали искорки.

Рауль был его клиентом вот уже больше года. Живя по соседству, он заходил в бар каждое утро. Из всех завсегдатаев он был самым выгодным.

— Похоже, что семья наконец вспомнила о вас, дон Рауль,-- сказал бармен.

Ривера, как обычно, отпускал шуточки.

— Не всем же быть тощими коровами-.

Клаудио протянул ему бутылку из-под хереса,

— Годится?

Рауль взял бутылку.

— Дно очень толстое. Ну да ладно...

Херардо, Суарес и друзья-канарцы молча смотрели на него.

—- Налейте в нее воды,— велел Рауль.

Клаудио послушно исполнил приказание: он давно привык к выходкам Рауля и всегда встречал их с радостью. Наполнив бутылку водой по самое горлышко, он передал ее Раулю.

— Так. А теперь дайте какую-нибудь тряпку, чтобы не выскользнула из рук.

Херардо подал Раулю носовой платок.

— Хорошо, сойдет.

Он сложил платок вдвое и обернул его вокруг горлышка.

— Это чтобы не обрезаться.

Посетители бара — студенты из училища Исаака Пераля и шоферы из соседнего гаража — с любопытством наблюдали за ним.

— Хочешь попробовать? — спросил он Энрике»

Суарес отрицательно покачал головой.

— Пускай попробует Херардо.

— Держи.

Рауль протянул бутылку.

— Надо сильно ударить ладонью по горлышку, и дно разлетится вдребезги.

Побледневший здоровенный Херардо мешкал.

— Еще чего доброго обрежусь.

Ривера улыбался. Под густыми черными усами кривился его безобразно толстый рот.

— Давай, давай.

— Если вы собираетесь бить бутылки,— сказал Клаудио,— то лучше отправляйтесь на улицу.

— Как вам угодно.

Молодые люди вышли из бара. На улице какие-то темные фигуры в накинутых на головы мешках разгружали грузовик с углем. Старуха нищенка, которой Рауль отдал всю мелочь, улыбалась неподвижными деревянными губами со своего места на углу.

— Говоришь, одним ударом?

— Ну это ты сам нам покажешь.

Он прислонился к стене, скрестив на груди руки и широко расставив ноги. В лучах солнца глаза его поблескивали, как две стеклянные пуговки.

Херардо взял бутылку в левую руку, а согнутой ладонью правой ударил по горлышку. Удар был резкий, но дно не поддалась.

— Так, что ли? — спросил он.

Рауль улыбался.

— Так. Только сильнее.

Херардо возвратил ему бутылку.

— Так никто не отобьет.

— Попробуй еще раз.

— А-а, и одного хватит.

Он рассматривал ладонь руки, на которой остался след от горлышка — розовый кружок, с каждой секундой становившийся все краснее. Ривера взял бутылку. Он положил сигарету на выступ У двери и поплотнее обмотал платком горлышко.

— Посмотрим, получится ли у меня.

Держа в одной руке бутылку, точно сосуд с чудесным эликсиром, и нанося быстрый, как вспышка молнии, удар ладонью другой, Рауль словно священнодействовал, словно исполнял какой-то ритуал. Хлопнул удар. Дно бутылки разлетелось на кусочки, вода вылилась на тротуар. Зрители разразились восторженными кРиками.

— Выписка для всех! — крикнул Рауль.

Все вернулись в бар. Пока Ривера ходил в туалет мыть руки, КаНарцы заняли столик в глубине зала. Там уже два их земляка и ^акая-то девушка спорили с Пролетарием о политике.

— Яв этом не уверен.

— А я тебе говорю, что всем придется попотеть.

И они показали Херардо заголовки газет, сообщавших о процессе над революционерами.

— Ты думаешь, с ними что-нибудь сделают?

Пролетарий презрительно усмехнулся.

— Расстреляют первого попавшегося рабочего. А рыбки покрупнее всегда выйдут сухими из воды.

Херардо пожал плечами.

— Так оно и будет. .

В то утро Бетанкур и /го товарищ были освобождены. Вместе с Глорией Паэс и невестой другого заключенного они отправились к тюрьме; юноши недавно побрились и выглядели вполне прилично, только, может, были бледней, чем всегда.

— Довольно скучное времяпрепровождение,— сказал им Хайме.— С тех пор как нас посадили, они не знали, какое пришить нам дело или под каким предлогом выпустить.

Его иронический тон подействовал на всех ободряюще.

— По-моему, они Есе же разделаются с каким-нибудь рабочим, и делу конец.

— Да,— подтвердил Пролетарий,— всегда виноват стрелочник.

Ребята подвинулись, чтобы дать место Раулю. Один из канар-

цев, самый маленький, оперся локтем о стол.

— А что он вам сказал?

— Кто?

— Как кто? Бетанкур.

— Ничего. Что хорошо провел время. Видно, его родные ни о чем даже не догадывались. Когда он вернулся в пансион, там его ждало извещение о денежном переводе.

Пролетарий презрительно сплюнул.

— С вами никогда ничего не случается. Только и делаете, что развлекаетесь. Страдания голодных всегда потешают сытых.

Канарцы не слушали Пролетария. Они привыкли к его упрекам и знали их наизусть. Особенно он обрушивался на сотрудников «Аттики».

— Вас никто не поддерживает,— кричал он им.— Вы просто буржуа с левыми идеями. У вас нет среды. То, что вы делаете, никому не нужно. Вы трудитесь впустую. Пишете для несуществующих читателей!

Маленький канарец снова спросил:

— А где он теперь?

Насмешливо улыбнувшись, Херардо повернулся к Раулю.

— Гуляет с сестрой твоего друга Паэса. К слову сказать, она □ела себя как настоящая героиня.

Он пощупал в кармане деньги: оставалось еще двести песет.

— Я ее не знаю,— ответил Ривера.

Канарцы захохотали.

— Да и незачем.

Рауль залпом осушил стакан.

— Я знаком с ее братом. Он друг Агустина.

— Да. Это мы знаем. Девочка вполне надежная.

— Даже очень.

Они насмешливо улыбались. Ривера начинал раздражаться.

— Вы на что-нибудь намекаете?

Он смотрел на канарцев с недоверием и опаской. В день выхода «Аттики» земляки перессорились и с тех пор враждовали друг с другом.

Суарес с нарочитым вниманием разглядывал в стакане недопитое вино.

— Ты что-нибудь потерял там? — спросил Рауль.

— Нет. С чего ты взял?

— Да уж больно внимательно ты разглядываешь стакан...

Херардо расхохотался.

— Ты знаешь Давида, этого тихоню каталонца, приятеля Мендосы?