Ловкость рук - Хуан Гойтисоло

Урибе вдруг вспомнил, как несколько лет назад, нацепив на себя огромный парик и пиратскую бороду, он стал просить милостыню у подъезда своего дома. Мать не узнала его. Она хотела даже выгнать его из сада: «В другой раз придешь, дружок». Урибе прикинулся несчастным; «Желудок не терпит, сеньора». Он повалился на колени. Мац» вдруг вскрикнула: «Сыночек!» Он бросился ей в объятия: «Мамочка!» И тут они увидели толпу людей, стоявших у решетки сада и со слезами на глазах наблюдавших эту сцену. Это было потрясающее зрелище.

Заметив, что начинает бредить, Урибе сообразил, что совершенно пьян. Он спрятал визитную карточку, которую все еще держал в руках, и достал другую бумажку. Это была его фотография: в матросской фуфайке, в соломенной шляпе и с тросточкой. За ним, покровительственно положив ему руки на плечи, стоял Рауль. Танжерец поспешно спрятал фотографию в карман: «Я брежу».

Без труда он перенесся из Лавапьес в захудалый бар, куда изредка заглядывал. Кто-то отнял у него бочонок, а потом он нашел цепочку. Наверное, там его и побили. Он взглянул на часы: без двадцати девять. Два часа прошло, как мгновенный мираж, два часа, за которые он так и не сообразил, что с ним произошло и кто нанес ему раны. «В течение долгого времени я совершал невероятные поступки в каких-то незнакомых местах. Быть может, я давал выпить постовым и потом вытирал им пот своим платком». Да, должно быть, так. Больше того. Он был уверен, что именно так. Скоро они все придут благодарить его за это. Они принесут ему букет цветов. Он улыбнулся.

С удвоенной энергией он принялся за свою алхимию. Смешивал коричневое с белым, желтое с зеленым: коньяк, водка, мансанилья, несколько капель мяты. С трудом разобрал надпись на этикетке: «Повышайте свой престиж среди друзей, угощайте их...» Он откупорил пузатую бутылку: мартиникский ром. «Мне нужен голубой цвет». В отдельном ящике он специально хранил фиалковый ликер. Урибе встал и пересек комнату, чтобы принести его. «Привет, Танжерец. Пьян, как всегда». «Снова напился». «С похмелья...» «Танжерец, Танжерец». Друзья. Он угостил их улыбкой. Кто-то похлопал его по ляжке, какая-то старая горилла. Он снова сел на свое место: «Спасибо». «Кто-то неизвестный мне увядает, исчезает во мраке». Недавно он где-то вычитал эти слова. И вдруг они припомнились ему. Почему, он сам не знал. Это было любопытно. В тот вечер происходили странные вещи. Урибе взял колоду карт. «Если первая будет черной масти, значит, секрет откроется». Он всегда угадывал масть первой в колоде карты: черная! «Спасен». Он оглянулся кругом. Еще накануне Лола начала готовиться к «чумному дню». Урибе помогал ей, он пришел в мастерскую Мендосы с полным набором. Теперь в комнате едва можно было повернуться- С потолка свисали ленты серпантина, фонарики, бумажные абажуры, цветные гирлянды: неиссякаемый фейерверк выдумки, сопровождавший Урибе, где бы он ни появлялся.

Забравшись на стремянку, Урибе часами украшал мастерскую. Словно волшебник, он изменил комнату до неузнаваемости. Среди гирлянд из розовой бумаги влажные пятна на стенах казались отвратительными язвами. Сплетаясь одно с другим, ниспадали полотнища материи; всюду висели эскизы и рисунки на излюбленные Агустином темы, которые так нравились Урибе: маленькие балерины со стрекозьими крылышками за плечами; толстые женщины, по телу которых ползали гномики и муравьи; танцовщики с густыми усами, подстриженными щеточкой, с пробором посередине, огромными руками и черным платком на шее.

Урибе вытащил из ящиков коллекцию кинжалов различных форм и размеров: волнистые, изогнутые, таинственные клинки, точно пришедшие из сновидений. Приколотые булавками к абажуру свисали виноградные гроздья. В углу комнаты в большом пакете из оберточной бумаги скрывался целый заповедник ярких цветных огоньков, I секрет которых был известен только ему: бумажные трубы, шляпки, колпачки, маски.

Урибе, довольный, улыбался. Все это было делом его рук, и сам он был здесь. На него смотрели. Все смотрели только на него. Он хотел помахать всем рукой: «Может быть, скоро случится то, чего я так жажду». Кто-нибудь шепнет ему тайную формулу. Он хотел и не хотел припомнить то, что произошло между пятью и семью часами вечера. Но какая-то сверхъестественная сила подталкивала его: «Два часа, сто двадцать минут, семь тысяч двести секунд». Смутные воспоминания всплывали в его голове. Он поднес руку к лицу: его избили между пятью и семью часами. Это было нелогично. Он схватил стакан со смесью и залпом выпил его.

«Надо рассеяться».

* * *

Мастерская мало-помалу наполнялась людьми/ Лола, исполнявшая обязанности хозяйки, провожала гостей в большую комнату, где Кортесар заводил патефон. Лола напоминала всем, что они могут чувствовать себя как дома:

— Здесь каждый делает что хочет, лишь бы все веселились.

В уголке Урибе готовил свои смеси; несколько парочек танцевало.

— А где Агустин?

— Еще в постели.

— Можно пройти к нему?

— Конечно.

В прихожей Рауль курил с приятелями. Было жаркО| и Ривера снял пиджак. Молодые люди говорили о блондинке, которая только что поздоровалась с ними; Рауль утверждал, будто он был с ней в близких отношениях.

— Это та самая. Я познакомился с ней в Аточе в прошлом году. *

— А что это за толстяк с ней?

— Наверное, ее жених.

— Это ты их пригласил?

— Я ж тебе сказал, что не знаю даже, как ее зовут.

— Тогда почему они пришли?

— Не представляю.

— Может, она подруга Агустина?

Лола подошла к ним с подносом, на котором стояли рюмки. Глаза у нее блестели. Губы были влажны. Она была пьяна.

— Дурачье. Как вам не стыдно торчать здесь, когда там столько красивых девушек.

— Мы разговариваем.

— Хотя бы пейте.

Дрожащей рукой она протянула им рюмки. Рауль, прежде чем выпить, понюхал.

— У-ух! Парфюмерия.

— Это коктейль Танжерца,— сказала Лола.

— Только он способен на такое.

Рауль с отвращением поставил рюмку на поднос. Лола засмеялась.

В дверях показалась группа девушек. Высокая худая блондинка в плотно облегающем грудь вязаном джемпере вызывающе подошла к Раулю.

— Привет, великан.

— Привет, уродина.

— Давно началась?

— Что?

— Музыка.

Ривера провел рукой по усам.

— А разве играет музыка?

Девушка расхохоталась. У нее были прекрасные белые зубы.

— Ты что, не слышишь, что ли?

— А ведь правда, музыка...

Он очень искусно притворился удивленным.

— Опять пьяные. Все мужчины одинаковы. Только одно на уме: пить, пить и пить. Неужели ничего другого не умеете делать?

Рауль сунул волосатые руки в карманы брюк и принялся раскачиваться на каблуках. Он улыбался.

— Все зависит от того, что ты понимаешь под «ничего другого»!

Девушка поморщилась.

— Дурак.

— Ладно, пойдемте.

Лола провела их в комнату. В дверях она столкнулась с Анной, поверх ее темного помятого костюма была накинута мужская кожаная куртка.

— Вам здесь скучно? — спросила Лола.

Анна заметила, что, разговаривая с нею, художница меняла голос. Она изо всех сил старалась быть любезной.

— Ничего подобного...

— Увидев на вас эту куртку, я подумала, что вы собрались уходить.

— Мне просто стало холодно..

— Неужели?

Анна почувствовала на своей руке прикосновение влажных пальцев и вся содрогнулась.

— Не хотите ли выпить со мной рюмочку?

— Давайте.

Анна позволила увлечь себя к столу, за которым Урибе колдовал над своими смесями.

— Я бы с радостью подружилась с вами,— проговорила Лола. — Как вы на это смотрите?

— Как вам угодно.

Они чокнулись. Из своего угла Урибе разглядывал девушек и указывал на них пальцем. Его глаза блестели.,

— А я все вижу.

Лола выпила рюмку.

— Заткнись. Что ты в этом понимаешь!

Урибе поднес указательный палец к губам,

— Пароль Тон-Кики. Не говорите ничего.

Анна снова почувствовала прикосновение влажных пальцев.

— Пойдемте, дорогая. Я хочу, чтобы вы поздоровались с Мендосой.

Они вошли в его комнату. Агустин лежал ничком на кровати, невозмутимо посапывая трубкой. Он был в пижаме. Когда девушки вошли, он только немного подвинулся, уступая им место.

— Уже поздно,— сказала Лола.— Тебе пора начать одеваться.

— Что-то лень.

— Всегда у тебя какая-нибудь блажь. Вот я привела Анну, а остальное меня не касается.

— Привет, Анна,— холодно сказал Мендоса.

Голос Лолы звучал плаксиво.

— Разве можно так вести себя?

— Сейчас выйду.

— Так неприлично.

— Я накину халат.

Лола глубоко вздохнула. Она наклонилась к Анне.

— Хоть вы скажите, может, он вас послушает. Что бы я ему ни говорила, он все делает наоборот.

— Я? А что, по-вашему, я должна ему сказать?