Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

До сих пор реакции нормальные, обычные. Если в душе и была сексуальная склонность к мужскому полу, то она еще никак специфически не обозначилась. Но дальше следует такая деталь:

«Тогда же в лагере я первый раз взял в рот.

— Как это получилось?

— Не знаю. Мне просто очень этого захотелось. Рядом со мной спал один парень. Я придвинулся к нему (кровати стояли рядом) и мы стали ласкать и целовать друг друга.

— А как он это воспринял?

— Я так понял, что он начал этим заниматься очень давно, в отличие от меня. Потому что он сразу «забалдел» и стал пригибать мою голову к своему члену. Ну я и взял в рот.

— А ты уже знал к этому времени, что ребята могут сосать член?

— Не могу ничего сказать. Может быть и знал. Потому что у меня есть брат и я видел у него порнографические фильмы. На них, естественно, были мужчины и женщины. Но я так понимал — если женщина берет в рот у мужчины, то почему же мужчина у мужчины не может взять?

— Тебе это понравилось?

— Чтобы это было очень приятно, я не могу сказать. Но мне очень хотелось, чтобы это произошло.

— А когда ты дрочил, то мысленно кого себе представлял: парня или девушку?

— Парня. Особенно, если до этого встречал на улице какого-нибудь симпатичного парня, то я вспоминал его. Он стоял у меня перед глазами, и я «умирал» от него. Очень мне нравились симпатичные парни, очень.

— А что ты представлял: что ты его обнимаешь, или берешь в рот, или еще что-то?

— Что мы ласкаем друг друга, обнимаемся. Я представлял себе его член. Сначала мне трудно было это представить. Но как-то я увидел у брата негатив голого парня (естественно с женщиной) и сделал тайком себе фотографию. Но напечатал только член парня».

Всё это уже определенно проявления гомосексуальности. Итак, к тринадцати годам всё сразу обозначилось. Но видимо, это скрытно сидело в нем и раньше. Потому и позволял, потому и запоминал. В статистике этот случай шел бы как подтверждение гипотезы совращения, но анализ показывает, что совращение пало на благоприятную почву.

«— После пионерского лагеря как всё дальше развивалось?

— С первого класса у меня был друг. <…> Однажды закрылись в школе, так как дома были родители, и стали друг другу дрочить. Я такой человек, что люблю целоваться, и, с одной стороны, мне хотелось его поцеловать, а с другой стороны, я тогда считал, что это чужой человек, и слюни у него, наверное, какие-то кислые. Вот такое у меня было воображение. А потом один раз попробовал. И то, наверное, он меня первый поцеловал.

— Инициатива закрыться в школе исходила от тебя?

— Да, конечно… У меня кроме этого друга с первого класса никого не было. И я не считал, что надо кого-то искать, так как думал, что это подарок судьбы мне, что я могу вот так приходить к нему и мы могли ЭТИМ заниматься.

— Вы только онанировали?

— Ив рот брали. Встречались мы в неделю раз. Это обязательно. Но с класса седьмого-восьмого мы стали редко встречаться, так как он переехал к бабушке, но я всё равно приезжал к нему, оставался ночевать. Спали мы на сеновале. Знаешь, как это клево».

Дальше развитие шло по вполне гомосексуальному пути: солдат-кавказец в армии, после демобилизации какой-то мужчина в туалете, знакомство с молодым парнем в парке на лавочке, любовь (Как это было… 1992, 1). Таким образом, склонность к своему полу была заложена, видимо, изначально, но ситуации в пионерлагере способствовали полному раскрытию этих природных чувств.

У Кона (1998: 347) приведено свидетельство 14-летнего артековца конца 80-х годов, показывающее весьма интенсивное развитие гомосексуальных игр в этом центре советской пионерии.

«Каждый вечер мы собирались в палате у мальчиков и начинали играть в так называемую «игру»… Мы ложились по двое на кровать и кайфовали. «Блаженство» заключалось в том, что половой член каждого находился между ногами соседа. Затем оба начинали егозиться, тем самым раздражая его и вызывая блаженное состояние. Затем были придуманы разные эстафеты… По жребию, человек, которому достанется, должен был сосать половой член соседа или любого из мальчиков… Связывали половые члены трех человек нитками в один узел и танцевали в кругу различные танцы. Это вызывало раздражение и приносило удовольствие".

Одна из автобиографий в польском журнале «Иначэй» также интересна в этом плане. Автор ее, 45-летний Ежи, фамилию свою, конечно, не сообщает, ибо живет в небольшом поселке, где все друг друга знают, но зато он прислал для печати старые, 32-летней давности, фотоснимки свои и своих друзей — какими они были в 1964 году. Ибо тогда в пионерлагере (лагере харцеров) произошли памятные для него события.

Сам он, тогда 14-летний Юрек, жил в одной палатке с высоким мужественным парнишкой Адамом, с которым он отчаянно хотел сблизиться, и с очкариком Томском. Тот по ночам забирался под одеяло с фонарем и читал. Однажды Юрек обратил внимание, что одеяло Томска двигается как-то очень ритмично. «… Я поднял его одеяло и в свете фонаря увидел, что Томек лежит со спущенными трусами, а в руке держит свой член, который был большим, гораздо больше, чем обычно у мальчишек.

— Что ты делаешь? — едва мог я вымолвить от удивления.

— Как что? — весело шепнул в ответ Томек, совсем не смутившись. — Дрочу своего петуха. А ты своего разве не дрочишь?

Тогда меня осенило. Мой также по временам делался твердым, и я не знал, что это такое. <…> Слышен был скрип деревянных коек, на которых спали остальные парни.

— Шшш! — сказал Томек и подтянул трусы. — Побеседуем на дежурстве. На ночное дежурство Юрек хотел идти с Адамом, который ему безотчетно нравился. Но тот уже был намечен в пару с другим, и Юрек пошел с Томском. Тот объяснил ему что «когда станет твердым, нужно взять в руку и двигать взад и вперед, пока не станет приятно и выстрелит семя».

— А мой редко становится твердым, — признался Юрек.

— Ну так надо ему помочь. Могу тебе показать.

«Мы зашли в самый темный уголок лагеря. Сердце у меня колотилось, я весь дрожал. Томек велел мне расстегнуть штаны и вынуть свой. Я стеснялся, но темнота мне придала смелости. Томек взял у меня в руку и мял его. Через пару минут я почувствовал, что у меня твердеет. Мне становилось всё приятнее, я громко дышал.

— Хочешь увидеть, как у тебя выстрелит семя? — спросил Томек и, не ожидая ответа, включил фонарик и направил свет на моего петушка.

Тут я увидел его во всей красе, и тотчас из кончика брызнула жидкость. Не успел я сообразить, что со мной происходит, как Томек выпустил из руки мой, вынул свой, который уже был твердым, и тоже вскоре выстрелил. Очевидно, он умел это делать и имел тренировку. Я был потрясен, а он смотрел на меня с триумфальной миной образованного городского парня, который просвещает и освещает (тем фонариком) темную деревенщину.

— Здорово было? — спросил он, когда мы уже застегнулись. Я молчал, но утвердительно кивнул.

— Ну, я еще кое-что тебе покажу. Встань сзади и всунь руку мне в левый карман штанов.

Заинтересовавшись, я сделал то, что он велел. Всунул руку, но не почувствовал дна кармана. Всунул поглубже и наткнулся на член Томска!

— Я себе прорезал, — сказал он с гордостью изобретателя. — Ты можешь тоже себе прорезать и как ни в чем ни бывало дрочить себе даже днем. Лучше всего на этих нудных линейках. Только тогда не слишком сильно, чтобы никто не заметил».

Приложена фотография Томска с рукой в левом кармане.

Дал своему приятелю Томек и учебник половой жизни, тайно привезенный им в лагерь. «Я не мог дождаться следующего дежурства, которое выпадало только через неделю. Я готовился к нему как к некоему важному экзамену дрочки. Я тоже проделал себе дыру в кармане и упражнялся в течение дня. Вечерами доучивался по учебнику. Мы постановили, что на дежурстве снова будем вместе и что я теперь подрочу Томеку, а он выставит мне оценку.

За эту неделю я заметил у себя больше интереса к петушкам других пацанов, а прежде всего Адама. Мой взгляд все время соскальзывал к его харцерским штанам. Я выискивал пору вставания и отхода ко сну, мытья и глаженья, когда он был только в трусах. И вроде бы я был прав, что у Адама был самый большой из всех нас».

Дежурство однако прошло не так, как было запланировано. В палатке взрослых ребята заметили свет, подкрались и заглянули в торцовое оконце. И остолбенели. Двое взрослых дяденек (один лет сорока, другой двадцати с чем-то) лежали абсолютно голыми валетом и члены их были во ртах друг друга. Томек не был так уж удивлен. Он шепнул Юреку:

«— …Слушай, а может мы тоже так, как они? Они там, а мы тут? Возьми мой в рот, а

Я смертельно боялся, что те в палатке услышат наш шепот, но возбуждение было таким сильным, что отняло у нас разум. Где стояли, там прямо и спустили мигом штаны и трусы. Члены стояли у нас, как оглобли. Том нажал мне на плечи. Я послушно опустился на колени и с бьющимся сердцем взял в рот его член. Томек был так возбужден, что выстрелил почти сразу, но в экстазе забыл об осторожности и втягивал воздух так громко, что это должны были услышать и те в палатке. Я же был в шоке, потому что семя Томска с огромной силой залило мне горло, я подавился, начал отплевываться и кашлять».