Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский

иных торговле. А жена его воспитала многих бедных девиц, научила рукоделию и всякому домашнему делу и повыдала замуж, а парней они поженили. И все они теперь свободные живут своими домами; одни занимаются промыслами, другие торгуют; некоторые, наиболее грамотные, уже сделались дьяконами и священниками или дьяками и подьячими. Сильвестр в особенности увещевает своего сына беречься «пьянственного недуга», соблюдать законный брак и никому не давать на себя ни в чем ни кабалы, ни записи. В примере он указывает на себя; ни за кого он не давал поруки, а потому никогда ни с кем на суде не бывал: если что покупал, то платил без волокиты, а если продавал, то без всякого обмана, в случае его товар кому не полюбится, то брал его назад и деньги возвращал. Относительно брачного жития он говорил сыну: «я не знал другой женщины, кроме твоей матери».

Наставления Домостроя об отношении мужа к жене приводят нас к вопросу о положении женщины в древнерусской семье вообще.

Одним из важнейших последствий татарского ига было менее свободное состояние женщины на Руси, чем в прежние времена. Вместе с огрублением нравов, естественно, высшие классы стали прятать женщину, особенно девицу, от общения с посторонними мужчинами, и, по образцу восточному, начало развиваться теремное уединение. Браки стали заключаться не по взаимной склонности и предварительному знакомству, а устраивались родителями при посредстве свах, не спрашивая согласия детей. При деспотизме мужа, или главы семейства, жена заняла совершенно подчиненное, почти рабское положение; в качестве домоправительницы она наставляла и наказывала домочадцев, но в то же время сама должна была терпеть побои и всякое унижение от мужа, который, по понятиям того времени, должен был любя «учить жену», т. е. бить ее. Последнее правило распространялось одинаково на все сословия, высшие и низшие. До какой степени сама русская женщина прониклась мыслью, что любовь и побои неразлучны друг с другом, показывает известный анекдот, сообщаемый иностранным наблюдателем (Герберштейном). Один иноземец, находившийся в московской службе, был женат на русской, и жена выразила ему сомнение в его любви, так как он никогда ее не бил. Иноземец, чтобы доказать ей свою любовь, начал жестоко ее бить, так что потом она умерла от побоев. Ввиду такого варварского обращения, от которого нередко происходили увечья и выкидыши у беременных, Домострой советует мужу учить жену не перед людьми, а наедине, и не бить ее кулаком, пинком и палкой, а постегать плетью, «по вине смотря», чтобы и бережно, и разумно, и больно. А если вина велика и дело кручиновато, особенно за страшное ослушание, то «сняв рубашку плеткою вежливенько побить за руки держа». «Да поучив, примолвити; а гнев бы не был; а люди бы того не ведали и не слыхали; жалоба бы о том не была». Как ни кажется странным это узаконение побоев жены со стороны мужа в устах моралиста XVI века, однако принимая во внимание грубость нравов и суровость отношений той эпохи, наставления Домойстроя являются уже некоторым смягчением жестоких обычаев.

Не надобно, однако, думать, чтобы в действительности все русские жены той эпохи подвергались жестоким побоям, трепетали перед своими мужьями и вели себя крайне смиренно. Тут многое, конечно, зависит от характера обеих сторон. Далеко не все мужья отличались суровостью, железной силой воли; при часто встречающемся добродушии мужей, жены, особенно умные и ласковые, умели и тогда не только смягчать суровые отношения, но и подчинять себе мужей, особенно слабохарактерных. А хитрая и блудливая жена точно так же умела обманывать своего мужа и заводить близкое знакомство с посторонним мужчиной. Домострой по сему поводу усердно предостерегает мужа и жену от «потворенных баб», как тогда назывались сводни. Эти бабы пользовались тем временем, когда служанки ходили на реку полоскать белье, там искусно их подговаривали и потом сводили с мужчинами, или посредством них проникали в дом и вступали в сношение с самой госпожой под разными предлогами: то приносили какую-нибудь вещь как бы на продажу, то приходили с какими-нибудь кореньями и зельями волшебными или наговорными, иногда являлись под видом гадальщиц; а между тем ловко заводили речь о страстном желании такого-то молодца познакомиться с госпожой, и если она поддавалась, то устраивали свидания.

Иностранцы, посещавшие Россию, вообще неблагосклонно отзываются о русских нравах и говорят о склонности русских мужей к нарушению брачной верности, что подтверждается и разными домашними источниками. Но относительно женщин упрек в легких нравах относится, собственно, к низшим классам, где на женщинах лежало бремя домашних и полевых работ, где не было теремной жизни и оба пола свободно обращались друг с другом. Известно, какой распущенности в некоторых местностях предавались во время полуязыческих игрищ, на которые сходилась молодежь обоего пола. Самое таинство брака в глухих краях древней Руси еще не успело получить характер прочного священного союза, и простолюдины продолжали смотреть на него как на принадлежность людей богатых и знатных. Даже служилые люди иногда слишком легко относились к брачному союзу и, отправляясь на службу в отдаленные места, закладывали своих жен товарищам с правом пользования.

Лучшим, т. е. более свободным и более почетным, положением пользовалась женщина в Новгородском и Псковском крае, где влияние татарщины было гораздо слабее. Но в XVI веке это влияние и здесь усилилось при посредстве московских порядков и московских переселенцев.

В древней Руси одним из любимых предметов, над которым упражнялись русские книжники-моралисты еще со времен Даниила Заточника, были рассуждения, притчи и сказания о «злых и хитрых женах», о злобе женской и т. п. Правда, подобные литературные произведения большей частью были основаны на заимствованиях из разных иноземных источников, восточных и западных, начиная с Отцов Церкви, и вообще представляли черты, так сказать, общечеловеческие; тем не менее в них нередко проглядывали и русские бытовые черты, свидетельствующие, что заимствования падали на благодатную почву и что русская женщина далеко не была таким страдательным и подавленным существом, как это обыкновенно полагают на основании того семейного деспотизма, которым был вооружен муж или домовладыка, и того теремного затворничества, которому были подвержены женщины высших классов.

Рядом с злонравными женами древнерусская словесность представляет нам и образцы высокой женской добродетели, доказывающие, что те благочестивые, кроткие и трудолюбивые жены и хозяйки дома, о которых говорит Домострой, не были каким-то непостижимым идеалом, но являлись и жили в русской действительности, чему в особенности помогали глубокая христианская вера и строгое, аскетическое направление века, которое при разносторонней природе Русского племени как-то легко уживалось рядом с наклонностью ко всякого рода излишествам и распущенности. Такую идеальную