Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед! - Александр Петрович Харников

света за 80 дней» своего тезки, фантаста Жюля Верна, мсье Маршан не имел никакого отношения. Хотя, при желании, его можно было и отнести к обслуживающему персоналу. Он был куафером, то есть человеком, занимавшимся прическами. Или парикмахером, что, в принципе, одно и то же. Правда, дам, которым следовало изготовлять неимоверных размеров прически, среди нас не было. Зато были те, кто носил парики. Мода эта к концу XVIII века в Европе уже прошла, но император Павел не хотел с ней расставаться, и, подражая царю, многие продолжали их носить. Без парика было просто немыслимо появиться при дворе. Единственным исключением стали мы – большинство из нас прямо заявили, что не станут натягивать на голову это непотребство. Учитывая полезность своих новых друзей, Павел махнул рукой. Прочие же подданные императора продолжали ежедневно отдаваться в руки доморощенных «Фигаро».

Жюль Маршан свое дело знал. Он ловко завивал волосы на висках, делая шикарные букли, пудрил головы клиентам, развлекая их во время этой процедуры непринужденной беседой. Кстати, он неплохо знал русский язык, что среди уроженцев Франции встречалось нечасто. Немцы довольно быстро начинали говорить на языке своего нового отечества – герцог Вюртембергский был тому наглядным примером – а вот французы к изучению русского особо не стремились. Достаточно вспомнить небезызвестного маркиза де Траверсе, почти три десятка лет прослужившего на славном российском флоте, но так и не научившийся ни говорить, ни писать по-русски.

В Митаве мсье Маршан занял предоставленное ему помещение во дворце Бирона и стал готовиться к завтрашнему хлопотному утру. Но тут случилось нечто…

Я с графом Ростопчиным неспешно разговаривал в отведенных для него покоях. Мы успели поужинать, ознакомиться с интерьерами дворца, после чего сидели, рассуждая о превратностях судьбы бывшего его владельца. Однако нашу неспешную беседу прервал громкий крик и проклятия, раздавшиеся в коридоре.

Достав оружие, я связался по рации со своими парнями, после чего, держа фонарик в одной руке, а пистолет в другой, осторожно выглянул в коридор. Там было темно, и лишь у лестницы, ведущей вниз, мерцало несколько свечей. Осветив коридор фонариком, я заметил нечто лежавшее на полу и напоминавшее человеческую фигуру.

Это был бедняга Маршан. Кто-то очень жестоко обошелся с ним, пырнув ножом с живот. Служитель ножниц и щипцов еще дышал. Я попросил графа Ростопчина подсветить мне фонариком и, встав на колени, осмотрел рану нашего куафера. На вид она была ужасна, но, приглядевшись, я понял, что не все еще потеряно, и есть шанс вытащить Маршана с того света.

Фонарик, направленный в лицо раненого, заставил его прийти в себя.

– Скажите, кто вас ранил? – спросил я. – Как его имя?

– Это был… – Маршан с трудом произнес эти слова, после чего надолго замолчал. – …e jésuite… le jésuite maudit…[111]

Сказав это, раненый потерял сознание.

Мы с Ростопчиным переглянулись. Я понял, что в произошедшем виноват некий иезуит. Но кто он и откуда здесь взялся, мы не знали.

Вскоре со стороны лестницы мы услышали топот ног. Это бежали мои люди. Алан, который неплохо разбирался в медицине, осмотрел Маршана, перевязал его и сказал, что жить наш Паспарту будет:

– Надо только хорошенько осмотреть его рану и вколоть ему обезболивающее. И заодно продезинфицировать место ранения. Кстати, судя по всему, полоснули Маршана чем-то, имеющим широкое и острое лезвие. Рана, скорее не колотая, а колото-резаная. Эх, жаль, что тут нет нашего эскулапа Гены Антонова. Он бы все сделал на порядок лучше меня…

Маршана унесли, а мы с графом стали гадать, что стало поводом для поножовщины. Я предложил Ростопчину осмотреть комнату раненого – может быть, там найдется что-нибудь, что позволит нам решить эту загадку.

Располагался наш куафер в небольшом помещении с минимумом удобств. В дорожном сундучке Маршана лежали в основном его личные вещи. Заинтересовала нас его папка с рисунками. Дело в том, что он умел неплохо рисовать. Чаще всего он делал шаржи углем, умело схватывая натуру того, кого он изображал. Мы об этом знали и с удовольствием разглядывали творения Маршана.

Но в папке его мы нашли не только шаржи. Куафер старательно зарисовал наших бойцов в полной экипировке, «тигры», автоматы и снайперские винтовки.

– Мда-с, – я задумчиво почесал затылок. – Похоже, что автор всего этого не только мастер завивать букли и пудрить парики.

– Знаете, Игорь Викторович, – произнес Ростопчин. – до меня доходили слухи о том, что мсье Маршан – агент Бонапарта. Но прямых доказательств этому не было. К тому же, если это так, то для нас сие скорее хорошо, чем плохо. Господин Первый консул получит вполне достоверную информацию о наших намерениях.

– Тогда выходит, что тот, кто пытался убить Маршана, играет за противоположную команду. Это, скорее всего, агент роялистов. Среди них немало представителей ордена иезуитов. А вот среди британцев таковых быть вроде не должно. Впрочем, точно об этом сможет сказать лишь сам Маршан.

– Если он, конечно, выживет, – сказал Ростопчин. – Будем надеяться на лучшее и пожелаем бедняге Маршану скорейшего выздоровления…

* * *

19 (31) мая 1801 года. Митава.

Жюль Маршан. Куафер и тайный агент секретной службы Бонапарта

Сколько я пролежал в беспамятстве? Не помню… И, вообще, последнее, что я помню, это искаженная злобой морда проклятого иезуита. В руке у него был нож. Я успел шарахнуться в сторону, но он меня все же достал. По животу резануло, потом я почувствовал, что мой камзол спереди стал намокать. В глазах у меня потемнело, ноги стали ватными, и я рухнул на пол…

Надо же такому случиться – в этом городишке, который когда-то был столицей Курляндского герцогства, мне встретился мой старый знакомый, с кем судьба меня свела семь лет назад в Париже.

Я тогда оказался без работы – парики и пышные прически во времена якобинцев вышли из моды. И часто те, кто не желал расставаться с модами времен бедного короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты, вместе с прическами теряли и головы.

Этот подлец Мишель Дюваль тогда носил красный якобинский колпак и был подручным у мясников Фукье-Тенвиля[112], отправившего на гильотину тысячи невинных людей. Мишель Дюваль отправил на казнь и моего отца, скромного торговца рыбой, подведя его под «Закон о подозрительных», принятый Конвентом в сентябре 1793 года. Дескать, мой отец «своими речами проявил себя как сторонник тирании, федерализма и враг свободы». Доказать, что это не так, было невозможно.

Дюваль пытался и меня отправить на гильотину, но я успел бежать из Парижа. Почему он так возненавидел нашу семью? А потому, что