Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед! - Александр Петрович Харников

наших посланцев с французами. В частности, он опасался, что англичане, французы-роялисты либо австрийцы учудят ли какую-нибудь пакость. Действительно, желающих сделать нам подлянку всегда хватало, как в прошлом, так и в настоящем. Да и в будущем, как мне кажется, недостатка в недоброжелателях у нас не будет. Как сказал правнук Павла император Александр III: «Во всем свете у нас только два верных союзника – наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас». И Александр Александрович был абсолютно прав. Сколько бы мы ни делали добра так называемым «союзникам», они всегда отвечали нам черной неблагодарностью.

Я успокаивал Павла, как мог. Мне было хорошо известно, что император человек впечатлительный и подвержен посторонним влияниям. И потому я старался отвлечь его от дурных мыслей. Для этого я рассказывал Павлу о нашей жизни в будущем, о тех, кто начал свою карьеру в его правлении, но пока себя еще ничем не проявил. Император живо интересовался и расспрашивал меня об этих людях. Память у него была хорошая. Потом я узнавал, что мои «крестники» получали новые высокие назначения и чины.

Павел расспрашивал меня о том, что ожидало наше войско во время планируемого нами похода на Восток.

– Скажите, Василий Васильевич, – говорил Павел, задумчиво глядя в окно своего кабинета, – а так ли нам нужен этот поход? Не получится ли так, как случилось во время похода в Италию – наши солдаты понапрасну гибли, спасая этих неблагодарных и подлых австрийцев? Я тогда совершил большую ошибку, послав Суворова им на выручку. А что мы получили взамен?

Император тяжело вздохнул и потер ладонью лоб. Похоже, что у него снова разболелась голова. В таких случаях неплохо было бы прекратить вообще этот тяжелый для Павла разговор и попросить его принять какое-нибудь лекарство от мигрени.

Но Павел отмахнулся от моего предложения и снова повторил сказанное им ранее. Пришлось отвечать на прямо поставленный вопрос.

– Видите ли, ваше императорское величество, нам придется в любом случае обратить свои взоры на Восток. Пока не будут усмирены разбойничьи государства, возникшие на осколках державы Тимура, рубежи наши не перестанут подвергаться набегам кочевых племен. Если бы вы знали, как страдают наши люди, живущие на границе с этими самыми племенами. Сколько их ежегодно убивают, угоняют в неволю. Это просто уму непостижимо!

– Вы предлагаете истребить все эти племена? – Павел подозрительно покосился на меня. – Но это же жестоко!

Я немного помолчал, а потом прочел:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?[109]

Это стихотворение написал – точнее, напишет позднее – один англичанин. Хороший поэт и писатель, он неплохо знал Восток и воспевал «Бремя белого человека», которому самим Господом предназначено «нести цивилизацию диким племенам». Правда, это самое «бремя» станет индульгенцией на массовые убийства «дикарей», к которым они причислили и народы Индии – страны с великой культурой и историей.

– Гм, а ведь хорошо сказал этот англичанин, – Павел покачал головой. – Только насчет «бремени белого человека»… Не нравится мне все это. Этак и нас, русских, эти англичане причислят к дикарям.

– Так они нас и называют таковыми! Именно в Англии позднее родится целая наука, которая будет определять, какие народы несут культуру и достойны править другими народа. Нас, русских, в числе «белых господ» нет.

– Вот даже как! – Павел был удивлен и возмущен. – А как к нам относятся французы?

– Французы, конечно, не настолько прямолинейны, как англичане. Кстати, именно потому их власть в колониях для местного населения была предпочтительней. Но в 1756 году, когда началась Семилетняя война, англичанам удалось вытеснить французов из Северной Америки и Индии. Так что Наполеон Бонапарт имеет право попытаться вернуть земли бывших французских колоний, отторгнутых у его страны британцами.

– Ну, а нам-то какая выгода в этом походе? Что Россия получит за помощь Наполеону? Нет, я совсем не против, если Англия потерпит очередное поражение и будет ослаблена. Но она в конце концов залижет свои раны и снова ополчится на нас.

– Государь, наше будущее – на востоке. На Дальнем Востоке. У нас есть владения на Тихом океане и на Аляске. Но добираться туда из коренной России – сущее мучение. Надо сделать так, чтобы туда отправились люди и товары, которыми можно будет с немалой выгодой торговать с тем же Китаем и другими заморскими странами. Особенно важен вопрос с людьми. Без них мы потеряем земли, уже объявленные нашими владениями.

– Но ведь я уже учредил в 1799 году Российско-американскую компанию! – воскликнул Павел. – Я велел перевести правление компании в Петербург. Кстати, раненный злодеями господин Резанов по вашему настоянию назначен мной главой этой компании.

– Поверьте, государь, – воскликнул я, – богатства Сибири, Дальнего Востока и Русской Америки неисчислимы. Они должны служить только России. Но именно там, на Тихом океане, нам придется столкнуться с противодействием некоторых европейских стран – в первую очередь Англии. И чем сильнее нам в союзе с Наполеоном удастся ее ослабить, тем лучше будет для нас. А Индия… Пусть мсье Бонапарт продолжает изображать из себя нового Александра Македонского. Для нас главное – это, чтобы интересы России и Франции не пересекались. А если они где-нибудь и пересекутся, то все спорные вопросы должны быть разрешены мирно, без войны. Россия обязана быть настолько сильной, чтобы никто не рискнул вступить с ней в вооруженный конфликт.

– Я понял вас, Василий Васильевич, – кивнул Павел. – Спасибо вам за эту беседу. У меня есть о чем подумать…

* * *

17 (29 мая) 1801 года. Санкт-Петербург.

Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк

Ну Кутузов, ну сукин сын! – знает, на что можно поймать одинокого любителя истории и изящной словесности.

Такие мысли роились у меня в голове, когда я, сытый и слегка пьяный, покидал гостеприимный дом пока еще не фельдмаршала. Но то, что Михаил Илларионович им пренепременно станет, у меня не было никаких сомнений.

А все началось с того, что после обычного утреннего вахтпарада я, не имевший пока никаких особых дел и поручений, остался на плацу и стал любоваться Михайловским садом, который уже почти весь покрылся зеленью. Тут-то меня и подловил змей-искуситель в лице Кутузова.

– Что, Василий Васильевич, – спросил он, – размышляете о красоте природы и о бренности человеческого