История Франции - Марк Ферро

Вскоре между Южным и Северным Вьетнамом начали множиться конфликты, и тогда во вьетнамскую войну вступили американцы.

ПАРАЛИЧ ФРАНЦУЗСКОЙ ПОЛИТИКИ В СТРАНАХ МАГРИБА

Когда после окончания Второй мировой войны в Алжире, Марокко и Тунисе началось движение за национальное освобождение, поразительнее всего был разрыв, существовавший между ситуацией на месте и тем, как она воспринималась из Парижа. Европейцы, находившиеся в Тунисе и Марокко, больше всего опасались, что бей или султан пересмотрят статус протектората, ориентируясь, согласно договорам, на внутреннюю автономию, а то и на независимость. Таковы были в 1950 г. требования лидера тунисской партии «Новый Дестур» Хабиба Бургибы, который хотел воскресить исполнительную власть в Тунисе и созвать на всеобщих выборах Учредительное собрание. Можно представить себе результат таких выборов, учитывая, что в Тунисе в то время находилось 150 тысяч французов, 84 тысячи итальянцев и 3 миллиона 200 тысяч тунисцев. Больше автономии хотел получить и марокканский султан, который, после визита Рузвельта в 1942 г., решил, что Америка на его стороне, и стал требовать независимости. В 1947 г., выступая в Танжере, он говорил исключительно о тесной связи Марокко с арабским Востоком, даже не упомянув о Франции. Поэтому как в Тунисе, так и в Марокко французы делали все возможное, чтобы отсрочить выборы. Их тактика состояла в том, чтобы либо следить за соблюдением прерогатив нации-протектора и не допускать никаких нововведений, способных их изменить либо дискредитировать и ослаблять местную власть — прежде всего в Марокко, но также и смешанное правительство в Тунисе.

Что касается населения, то среди него царили самые разные настроения. Большая его часть, прежде всего в Марокко, подчинялась традиционным правителям — пашам, каидам и т. д. Другая часть — не такая многочисленная, но активная, в которую входила мелкая городская буржуазия и часть чиновников, гораздо более политизированная и отстаивающая свои права, поддерживала партию «Истикляль», во главе которой стоял Аллал аль-Фасси. Еще одна часть, стремясь сохранить единство страны, поддерживала Францию. Все выступали против политики дискриминации со стороны колонистов и администрации, которая хвалилась созданной метрополией системой школьного обучения и не давала при этом возможности марокканцам, получившим аттестат, им воспользоваться: «Нам разрешают добраться до вокзала, но мы не имеем права сесть на поезд». В 1952 г. из 706 врачей, работавших в Марокко, было лишь одиннадцать марокканцев и всего один архитектор-марроканец приходился на более чем 200 его коллег-европейцев.

В Тунисе элитам лучше удавалось удерживаться у власти, но они были и более многочисленны, и лучше образованны, и в большей степени связаны с арабским и исламским миром. Здесь меньше, чем в Марокко, чувствовался контраст между традиционным и новым населением. Поскольку Тунис был больше открыт Востоку, у него имелись связи с Университетом Каира, и программа его национальной партии «Дестур» отчасти была навеяна светскими реформами Ататюрка. Другая особенность Туниса состояла в том, что здесь образованная молодежь с большей определенностью и более живо противопоставляла себя старшему поколению, чем в Алжире и Марокко; именно она составила «Новый Дестур» Хабиба Бургибы. Реалистично смотря на вещи, они желали установить демократическую конституционную монархию, в отличие от старого «Дестура», требовавшего прежде всего не переговоров с метрополией, а обретения независимости, что казалось совершенно нереальным. Кроме того, в Тунисе существовал могущественный профсоюз — Всеобщий союз тунисских рабочих[214].

Однако в Париже ситуация рассматривалась совсем с другой точки зрения. Французы, находившиеся в Тунисе, играли меньшую роль, чем те, которые находились в Марокко и тем более в Алжире: в Марокко представители Франции способствовали необыкновенной модернизации страны, превратившейся в «новый Техас», и вместе с французами Алжира образовали очень влиятельные группы экономического и политического давления. Во главе же французов Туниса находились почтовый агент Антуан Колонна и Пети Блан, а также посол Габриэль Пюо. Все они могли иметь вес лишь благодаря помощи представителей французов Алжира, которые во французском парламенте занимали ведущие посты: Анри Буржо, который возглавлял в Совете Республики Объединение левых республиканцев, адвокат Рожье, возглавлявший группу «Независимых», т. е. всего 111 человек, среди которых были и министры, такие, как Рене Мейер, Леон Мартино-Депла и др.

Важным было то, что именно французы Алжира пристально следили за всем, что происходило во всем Магрибе, препятствуя любой реформе в Тунисе или Марокко, которая могла угрожать их господству в Алжире. Когда в 1950 г. генеральный резидент Туниса Луи Перийе в ответ на давление националистических кругов решил провести реформы, Леон Мартино-Депла — председатель партии радикалов и какое-то время министр внутренних дел, т. е. руководивший Алжиром, и только им одним, — предупредил его: «Проведение вашей политики невозможно. Она очень опасна. Мы сделаем все, чтобы она не была реализована».

Кризис, который разразился между двумя странами, был следствием подобного случая. Прошли годы после окончания войны, но ни в Марокко, ни в Тунисе не происходит ни одной важной реформы, и в националистических кругах росло нетерпение. Дело в том, что в это время в метрополии на смену правительствам 1947–1950 гг. с преобладанием социалистов и христианских партий, которые, по крайней мере на словах, были расположены к реформам, приходят формации более правого толка: на смену Рамадье пришли Шуман, Мейер, Пине. Им досаждали депутаты РПФ, которых после выборов 1951 г. в парламенте было много и которые клеймили всякую политику «отказа от защиты национальных интересов», отлично осознавая при этом, что генерал де Голль не вполне разделял такую позицию. Но он понимал, «что Четвертая республика… не способна осуществить никакую серьезную реформу… Возрождение Франции предполагает исчезновение этого режима… И если нападки парламентариев могут в этом помочь, то какая разница, в чем их суть»[215].

К этому добавлялось «мягкотелое» управление из-за отсутствия желания руководителей в Париже заниматься делами Магриба, так как они были больше увлечены политическим интриганством в парламенте, строительством единой Европы, проектом европейской армии, антикоммунизмом и антиголлизмом. Подобная политика вытекала также из незнания проблем этих стран: во Франции было принято считать, что руководителями национально-освободительных движений манипулируют Каир или Москва.

Об этом свидетельствует существенная небрежность, проявленная министром иностранных дел Робером Шуманом: выступая в Тьонвиле в июне 1950 г. перед делегацией Собрания Французского союза[216], он заявил о «независимости Туниса». На самом деле для этого «европеиста» термины имели мало значения: