Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

"Хотела бы я знать, - думала она, - хватит ли у него храбрости взглянуть мне в глаза?"

Она-то чувствовала, что может смело смотреть ему в глаза, вернее, могла бы, но только ей было противно. Страстные поцелуи пана Казимежа произвели на нее такое впечатление, как если бы во время прогулки он, к примеру, надрал ей уши!

Наконец им попался извозчик; Мадзя вскочила в пролетку, не глядя на пана Казимежа.

- Разрешите отвезти вас? - спросил он.

- Как вам угодно.

Пан Казимеж, вымокший, жалкий, забрался под верх пролетки и примостился на краешке сиденья. Мадзя даже не отодвинулась от него - просто она смотрела на одну сторону улицы, а пан Казимеж на другую.

Наконец они приехали. Мадзя дала извозчику два злотых и, не ответив на поклон своего спутника, вбежала в ворота. Пан Казимеж поехал домой.

- А будь ты неладна! - ворчал он.

Пан Казимеж был опытный ловелас и знал, что лучше всего целовать женщину, когда она сама этого хочет и сопротивляется только для виду. Знал он также, что неожиданный поцелуй иногда удается обратить в шутку, после которой завязываются более близкие отношения.

Но сегодня присущее пану Казимежу эстетическое чувство говорило ему, что история получилась очень некрасивая, точно он не поцеловал Мадзю, а вытащил у нее кошелек из кармана.

"Не в моем это вкусе!" - терзался он не от укоров совести или стыда он не видел, чего тут стыдиться, - а потому, что вышло все как-то бестолково, глупо. Нечего сказать, обойтись с Мадзей, как с какой-нибудь кухаркой, ведь ее руки просил Сольский!

Когда промокшая Мадзя вошла в коридор, открылись одна за другой три двери. Из одной выглянул пан Пастернакевич, из другой - соседка-жиличка, а из третьей выбежала сама пани Бураковская.

- Что с вами, панна Магдалена? - изумилась она. - Да вы промокли до нитки! И где это вас угораздило попасть под этот страшный ливень?

- Я была в Ботаническом саду... со знакомыми, - ответила Мадзя и пошла к себе переодеться.

Ее лицо пылало от стыда. Вот дошло уже до того, что она вынуждена лгать!

Она выпила чаю, улеглась в постель и, прислушиваясь к шуму дождя, стала вспоминать происшествие с панной Иоанной. Давно это было, а она помнит все как сейчас! Тогда лил такой же дождь, и Иоанну ждала пани Ляттер так же, как пани Бураковская сегодня ждала ее. Иоанна тоже проводила время с паном Казимежем, который, наверно, и ее целовал в губы, как Мадзю.

Она и... Иоанна! Вот до чего докатилась она за эти два года!

Мадзя погасила лампу и закрыла глаза. Перед ней снова предстал сад с цветами и распятием - и, словно продолжение этого видения, каморка умирающей Стеллы. Мадзе казалось, что та неизвестная, чьи стоны доносились до ее ушей, это Иоанна, и что через год-два... "Не забывайте нас, барышня, - явственно услышала она голос пани Туркавец. - После Михайлова дня я уже буду жить не здесь, а вон там!"

Отец, брат, Ада, Сольский - все перемешалось в сознании Мадзи.

"Что я наделала! Что я наделала!"

Она зажала рот платком, чтобы не закричать, и, зарывшись лицом в подушку, зарыдала, зарыдала так, как когда-то в лазарете пансиона рыдала панна Иоанна.

Весь следующий день Мадзя ничего не ела и не выходила из дому. Во второй половине дня она позанималась с племянницей Дембицкого и выпила, по совету хозяйки, два стакана чаю с лимоном.

- Панна Магдалена, видно, простыла во время прогулки, - сказала пани Бураковская брату, когда тот вечером вернулся домой.

- Добро бы только простыла, - возразил пан Пастернакевич. - Знаешь, с кем она приехала? С Норским!

- Кто тебе сказал?

- Дворник. Он узнал Норского, когда тот высунулся из пролетки.

- Ну и что за беда, - успокоительно заметила пани Бураковская. - Ведь панна Норская была с визитом у Магдалены. Да и кому отвозить женщину в дождь, если не мужчине? Ты сам не раз оказывал дамам эту услугу.

- То я, а то Норский. Он повеса и вертопрах, от живых людей наследства получает. Если он мог отнять несколько тысяч у парализованного Мельницкого, станет он церемониться с невинностью панны Бжеской!

Так рассуждал пан Пастернакевич, а сестра внимательно его слушала.

На второй день Мадзя отправилась в город. Она задержалась у своих учениц на час дольше обычного и в три часа пополудни через боковые ворота вошла со Шпитальной улицы в приют Младенца Иисуса.

Во дворе Мадзя заметила двух мужчин в тиковых халатах и ситцевых колпаках, как у поваров. Один из них, с забинтованным лицом, указал на Мадзю другому, у которого рука была на перевязи; увидев хорошенькую девушку, тот засмеялся. Мадзя опешила, она подумала, что это сумасшедшие, и кинулась в первую попавшуюся дверь; к счастью, в сенях она встретила монахиню.

- Сироты помещаются в другом крыле, - сказала монахиня, выслушав Мадзю. - Я провожу вас к сестре Марии.

Они быстро поднялись на второй этаж и пошли по коридору, длина которого просто поразила Мадзю. Вдоль коридора тянулся ряд закрытых дверей с номерами; Мадзя догадалась, что за этими дверями находятся больные. В воздухе стоял запах карболки, было очень тихо. Навстречу им сперва попался служитель с ведром, потом больной в тиковом халате и поварском колпаке и доктор, в грубом переднике, как у мясника.

Мадзю охватило беспокойство; ей хотелось заглянуть за эти нумерованные двери.

"Где же здесь больные?" - подумала она.

И тут она увидела слева большое окно, а за окном, где-то внизу, огромную палату с двумя рядами коек, среди которых не было ни одной свободной. Между койками сновали две служительницы и монахиня.

- Что это, скажите, пожалуйста? - спросила Мадзя у своей провожатой.

- Палата для горячечных, - ответила монахиня, торопливо шагая вперед.

- И сколько там больных?

- Шестьдесят коек.

"Шестьдесят! - подумала Мадзя. - Неужели в Варшаве столько больных! А еще в других палатах..."

Они свернули налево, запах карболки преследовал их и здесь. Через минуту Мадзя услышала какой-то странный крик, точно пищала механическая игрушка. За ним другой, третий... Навстречу им вышла из комнаты монахиня, и провожатая Мадзи передала ей записку.

- Ах, это вы! - сказала сестра Мария и назвалась. - Мать Аполлония еще вчера спрашивала у меня о девочке Магдалене с крестиком из золотой проволоки, она попала к нам месяц назад. Есть у нас такая девочка.

- Могу я ее видеть? - прошептала Мадзя.

- Пожалуйста, - сказала сестра Мария, открывая другую дверь.

На пороге Мадзя остановилась в нерешительности, но все же вошла. Она увидела большую комнату с открытыми окнами, выходящими в сад. Здесь было светло, даже солнечно, хотя и тесновато из-за множества кроватей и кроваток. Семь-восемь женщин с увядшими лицами сидели или прохаживались по комнате. Они кормили детей, оправляли их постельки, разговаривали. Одна из кормилиц держала на руках двух младенцев.

- Неужели она двоих кормит? - удивилась Мадзя.

- Бывает, что и троих, - ответила монахиня.

Некоторые младенцы пищали, и голоски у них были, как у кукол; один, сидевший на руках у кормилицы, поразил Мадзю необыкновенно осмысленным взглядом. Ребенку еще и года не было, а он, казалось, вот-вот заговорит, о чем-то спросит. Все дети были очень худенькие.

- Вот девочка, - сказала монахиня, указывая на кроватку, где лежало крохотное существо со сморщенной синеватой кожицей и ножками, не толще пальца взрослого человека.

- Боже мой, какая худенькая! - воскликнула Мадзя. - Разве она больна?

- Совсем плоха. Дня два протянет, не больше, - ответила монахиня.

- Так надо же ее лечить! У меня есть деньги для этой девочки, дрожащим голосом сказала Мадзя.

Монахиня пожала плечами.

- Мы делаем все, что можем. Этой крошке даже отдельную кормилицу дали, но...

- Может быть, она в чем-нибудь нуждается? - настаивала Мадзя.

- У нее есть все, что мы можем ей дать. Нет у нее только матери да сил, но вернуть их один господь властен.

- Значит, ничего нельзя сделать? Ничего? - повторяла огорченная Мадзя, не решаясь прикоснуться к несчастному ребенку.

Монахиня молчала.

Попрощавшись с сестрой Марией, Мадзя чуть не бегом бросилась вон из больницы. Запах карболки душил ее, сердце разрывалось от одного вида этих сироток, от звука их голосов, в которых не было ничего человеческого.

На Варецкой площади она взяла извозчика и поехала к пани Туркавец. Хозяйка родовспомогательного заведения, как и в первый раз, стояла на лестничной площадке и беседовала с прачкой. Увидев Мадзю, пани Туркавец прервала разговор и крикнула ей:

- Вы? Так скоро? Не трудитесь подниматься, милая барышня!

- Как? Почему? - спросила Мадзя, остановившись на середине лестницы.

- Вашу знакомую уже унесли.

- В больницу?

- Нет, на кладбище. Вчера в полдень умерла, а вино-то все выпила.

- Но почему меня не известили?

- Да тут третьего дня и вчера приходили две монахини; они ее осмотрели, доктора прислали. А когда все было кончено, велели не сообщать вам.