Слово о полку Игореве - Александр Зимин

В 1837 г. дважды возвращался к теме Слова о полку Игореве О. Сенковский. В рецензии на книгу Мармье «Путешествие по Исландии» он заметил, что Слово можно было бы признать «настоящею скандинавскою сагою, если б только оно не носило на себе явных следов новейшего подражания и не обличало сербской или карпатской руки человека, который изучал латинскую литературу».[Сенковский О. Путешествие по Исландии господина Мармие//Библиотека для чтения. 1837. Т. 24. С. 149.] Поверхностный характер подобных «рассуждений» лишал их какого-либо научного значения. Касаясь издания Слова Максимовичем, Сенковский оговаривается, что он не видит «ни одного русского филолога, окинув взором всех, в том числе и себя, который был бы в состоянии сказать «наверное, на каком языке писана эта песнь и какого столетия она произведение». С сарказмом он говорил о том, что хорошо бы с просьбой о переводе Слова обратиться «к тому карпато-россу или сербу, как из всего видно, хорошему латинщику, который сочинил это Слово».[Сенковский О. {Рец. на кн.: «Песнь о полку Игореве». Изд. М. Максимовичем} // Библиотека для чтения. 1837. Т. 24. Литературная летопись. С. 36.]

В отзыве на перевод Слова, сделанный Д. Минаевым, Сенковский в 1846 г. не преминул мимоходом оценить Слово как «грубое и темное».[Сенковский О. {Рец. на кн. «Слово о полку Игореве». Перевод Д. Минаева} // Библиотека для чтения. 1846. Т. 79. С. 28–32.] Через год Сенковскому снова представился повод вспомнить Слово о полку Игореве. В отзыве на перевод так называемой Краледворской рукописи он недвусмысленно заявил, что эта рукопись является подделкой в духе Оссиана. Как известно, подлог Ганки был окончательно установлен много времени спустя. Сенковский писал, что «в древней и новейшей литературе бывали эпохи так называемых открытий, то есть просто подлогов, подделок под старину». После появления песен Оссиана «открылось у нас неизвестно как „Слово о полку Игореве“, в Богемии открылась вдруг знаменитая „Краледворская рукопись“».[Сенковский О. {Рец. на кн. «Краледворская рукопись». Перевод Н. Берг} // Библиотека для чтения. 1847. Т. 84. Литературная летопись. С. 2.]

Последнее выступление Сенковского о Слове было наиболее развернутым. Речь идет о его рецензии 1854 г. на перевод Слова, сделанный Н. Гербелем. Основной тезис, который стремится доказать Сенковский, сводится к следующему. Автор Слова «был человек, напитанный Горацием, Виргилием и Цицероном, думал по-латыни и писал на славяно-русском школьном, риторическом наречии выражениями, оборотами и формулами латинской поэзии времен Империи… В крайнем случае, он подражал польской поэзии шестнадцатого и семнадцатого века, которая была верным ее сколком. Или, точнее, он пользовался тою и другою, явственно будучи знаком с обеими как нельзя лучше. Это бросается в глаза почти при каждой строчке».[Сенковский О. {Рец. на кн. Н. Гербель. Игорь, князь Северский. СПб., 1854}//Библиотека для чтения. СПб., 1854. Т. 124. Литературная смесь. С. 3.] Доказательство этого тезиса Сенковский начинает с того общего положения, что «каждый век человечества и каждый возраст обществ имеют свои формы для идей, свой слог, свой способ рассуждения». Средневековый русский писатель не мог ввести в свой рассказ языческих божеств и назвать Бояна «внуком Велеса», т. е. Аполлона. Не мог он так зло и забавно насмехаться «над каким-то прежним поэтом». Мысль о том, что можно писать и без «старых словес», могла появиться тоже уже после Возрождения. Влияние латинской образованности Сенковский видел в выражении «трудных повестей (difficilium fabularum), «песнь» (латинское cantus, польское piesn) в значении поэтического творения вообще. Сенковский удивлялся, почему «бессвязность слов и мыслей», обнаруживающаяся в Слове, расценивается обычно как показатель «древности творения», «как будто древность или эпичность освобождают кого-либо или что-либо от логики».[Сенковский О. {Рец. на кн. Н. Гербель. Игорь, князь Северский. СПб., 1854}//Библиотека для чтения. СПб., 1854. Т. 124. Литературная смесь. С. 8.] Глагол «растекашется» он выводил из украинского и польского («поет с жаром»). Слово, по его мнению, — «очень хорошее в своем роде произведение питомца Львовской академии из русских или питомца Киевской академии из галичан на тему, заданную по части риторики и пиитики, и я не могу никак понять, чтобы оно было древнее времен Петра Великого. Гораздо скорее отнес бы я его к началу царствования Станислава Августа в Польше, то есть к той эпохе, когда страсть к славянской мифологии… была сильно возбуждена в той стороне». В подкрепление этой мысли Сенковский приводит ряд слов, которые он считал украинизмами или полонизмами, «не совсем искусно переделанными на русский лад». В их числе «повиты» в смысле рождены «жалость» в смысле желание, «буй» в смысле великий, «конец поля» и др. Не все этимологические наблюдения Сенковского удачны,[См. критические замечания, высказанные Р. О. Якобсоном по поводу некоторых этимологических наблюдений Сенковского (La Geste. P. 235 и след.).] но направление его поисков было очень интересным. В сочинителе Слова он видел «ритора с большим дарованием… у него много огня, много души, порой даже много красноречия. Он горячий патриот, пламенно любит старую Русь, но говорит об ее делах уже… как судья отдаленный».[Сенковский О. {Рец. на кн. Н. Гербель. Игорь…}. С. 19.] Автор воспитан «в семинарии или духовной академии: об историческом предмете он берется написать не сочинение светского покроя, но слово и дает труду своему форму слова». Любопытно предположение Сенковского о том, что в распоряжении автора Слова мог быть какой-нибудь сборник творений Бояна или сказок о Трояне. Мы теперь знаем, что действительно автор Слова держал перед собою Задонщину, где упоминался Боян.

Сомневался в древности Слова и один из исследователей русской литературы XVIII в., ученик Каченовского Н. Стрекалов. Он писал: «К XII веку относят известное „Слово о полку Игореве“, рукопись которого найдена лишь в конце прошлого столетия. К сожалению, древность и этого произведения спорный предмет. Язык неизвестного Поэта не чист, испещрен словами разных наречий; формы смешанные; но слог блестящий и поразительный. Главное же достоинство Поэмы— превосходная поэтическая живопись».[Стрекалов Н. Очерк русской словесности XVIII столетия. М., 1837. С. 22–23.]

В 1840 г. в рецензии на книгу М. Максимовича «История древней русской словесности» М. Н. Катков, тогда либерал-западник, позднее крайний реакционер, упрекал автора за пристрастие к Слову, которое «никак нельзя принять за действительный и достоверный памятник. Одно только трудно придумать, кто мог решиться на подделку и написать такую нелепицу без всякой цели». Такая, пишет он, «уродливость в языке…такая бессвязица — ни одного слова живого». Вместе с тем Катков считал, что «утверждать решительно, что это с умыслом составленная подделка, — невозможно. Мы не имеем причины думать, что это Слово возникло, действительно, около того времени, к которому оно обыкновенно относится, но что мы не имеем его в истинном виде». Ибо дошедший экземпляр «представляет нам первоначальное Слово не только в искаженном виде, но и совершенно переделанным так, что от первоначального осталось несколько следов, только отдельные клочки».[{Катков М.} {Рец. на кн. М. Максимович. История древней русской словесности} // Отечественные записки. 1840. Т. 9. С. 71–72.]

В работе, написанной еще в 1830 г. и переведенной на русский язык в 1846 г., В. А. Мацеевский относил возникновение Слова к XIV в. Песнь, полагал он, «написана польско-русским наречием и, без сомнения, явилась тогда, как влияние Польши на Русь более и более начинало обнаруживаться».[Мацеевский В. А. Очерки истории письменности и просвещения славянских народов до XIV в.//ЧОИДР. 1846. № 2. С. 27; ср.: Maciejowski W. A. Pamiętniki o piśmiennictwie i prawodawstwie słowian. Petersburg, 1839. S. 51–54.] Сейчас уже нет надобности доказывать ошибочность представления о польском влиянии на Русь XIV в.

Мацеевский был не единственным польским ученым, который сближал Слово с памятниками польской литературы. В 1836 г. Л. Лукашевич писал, что Слово написано на польско-русском наречии где-то около Киева между 1185–1200 гг.[Łukaszewicz L. Rys dziejów piśmennictwa Polskiego. 1836. S. 6.] Сходные соображения высказывал М. Вишневский, датировавший Слово XII–XIII вв.,[Wiszniewski M. Historya literatury polskiej. Kraków, 1840. T. 1. S. 224.] и, наконец, К. Войцицкий, считавший автора поляком, жившим в окрестностях Киева.[Wójcicki К. Historya literatury polskiej. Warszawa, 1845. T. 1. S. 208–209. Еще в 1833 г. Белов-ский назвал автора «певцом нашей земли»: Bielowski A. Wyprawa Igora na połowców. Lwów, 1833.] Последнюю попытку объяснить наличие следов польского языка в Слове предпринял О. Гонсиоровский. Он считал, что памятник был написан на смеси «древневеликорусского с вятичско-польским».[Гонсиоровский О. Заметки о Слове о полку Игореве//ЖМНП. 1834. № 2. С. 208–209, 251–288.] Как мы видим, исследователи уже давно обратили внимание на элементы польской лексики в Слове, но верно объяснить их не могли, ибо неизвестен был ни автор этого памятника, ни время его написания. К тому же в работах В. Мацеевского, А. Ведовского, К. Войцицкого и Л. Лукашевича слышатся отзвуки националистических представлений польской буржуазно-дворянской науки XIX в.