Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Толпа буквально загудела и заревела. Казнь была закончена. Нас плетками стали сгонять с горы. На площадке осталось пять повешенных партизан – мужественных борцов за Родину, да по бокам виселицы стояло у каждого столба по фашисту. Казнь партизан, их мужество произвели на нас неизгладимое впечатление. Каждый шел домой и думал: «Пусть три года будет война, но победа будет за нами!» Мы с матерью проплакали весь вечер, когда дома я ей все рассказал.

Казнь была закончена. Нас плетками стали сгонять с горы. На площадке осталось пять повешенных партизан – мужественных борцов за Родину, да по бокам виселицы стояло у каждого столба по фашисту. Казнь партизан, их мужество произвели на нас неизгладимое впечатление. Каждый шел домой и думал: «Пусть три года будет война, но победа будет за нами!»

В целом, надо отметить, как-то так сложилось, что среди сельчан партизаны Касплянского района не пользовались большим авторитетом. Да, их боялись: боялось и мирное население, а особенно – оккупанты. Но никаких особых дел, никаких особых свершений от них не видели. И отступление наших в начале войны не послужило массовым исходом мужчин в партизаны. Руководство района как-то тихо, мирно исчезло, бросив все на самотек: и эвакуацию, и отступление наших из Каспли. Буквально ничего не вывозилось: ни оборудование больницы, ни архивы, ни товары из магазинов. Прямо перед войной главврач Герасимов Петр Тарасович выхлопотал для касплянской больницы новое рентгеновское оборудование. Оно в запакованных ящиках долго лежало на улице под дождем, и никто из начальства о нем не позаботился.

Эвакуации касплянских учреждений (а ведь это был район) как-то не было видно. Просто в один из дней все учреждения распустили, а все оборудование осталось на месте, как будто сотрудники ушли на обед. Говорили, что руководители района ушли в партизаны, а чиновники сидели дома, в своих семьях, так же как взрослые комсомольцы. В Каспле при эвакуации не нашлось организующей, направляющей руки. Было впечатление, что все действовали по принципу – спасайся кто как может. После, когда угнали всех мужчин, Каспля замерла. Оставшиеся семьи, забрав скотину и некий скарб, просто отошли в близлежащие деревни и там отсиживались.

Эта неорганизованность районного начальства, бросившего на произвол судьбы многих людей, и привели впоследствии к страшной трагедии касплян. Оккупационные органы начали постепенно по ночам арестовывать этих людей и сажать в тюрьму, в бараки больницы, в полицию. Начались следствия, аресты. Сначала брали только мужчин, позднее стали брать и их семьи. Из-за скрытости или по какой-то другой причине, но массового ухода в лес в партизаны не было. Этим же можно объяснить, что на первых порах про партизан мало кто знал, да и авторитет их был невысок. Фактически народ был оставлен, как говорят, на произвол судьбы.

Старики Елисеевы

К началу Великой Отечественной войны старики Елисеевы были уже в глубоких годах, за семьдесят. Дед Сергей – богатырского роста, с большой белой как лунь окладистой бородой – отличался, как все лесные жители, медлительностью, спокойствием, стариковской мудростью. Всю свою жизнь он прожил в лесной деревне Чаче, окруженной с трех сторон лесом и находящейся в 18 км от районного села Каспли.

Его старуха Тотя, как ласкательно все ее звали, прожила долгую жизнь. Нарожала ему семь сынов-богатырей, в том числе моего отчима – Тараса Сергеевича, да двух дочерей – старшую Марьюшку и Нюрку-невесту. Семья была дружная, жили все в одной большой хате. Все были работящими лесовиками и крестьянами. Они могли все: и дом срубить, и хлеб растить. Самой первой выдали замуж Марьюшку – в деревню Желуди, за Чачу, в еще большую лесную глушь, там было всего 3–4 дома. Старших сыновей Мишку, Гришку и Павла перед войной призвали в армию, они стали кадровыми военными. На войне уцелел только Григорий – грудь вся в орденах. В деревню он уже не вернулся, а осел в Смоленске. Павел и Михаил погибли на фронтах лихой войны.

Мой отчим, Тарас Сергеевич, жил в Каспле, как тогда говорили, в примнях. Со стариками жили еще трое малолетних сыновей, их в армию не забрали. Когда началась война, эти трое сыновей подались в партизаны – они были у них совсем рядом. Звали их Василь, Санька и Ванька. Они ходили героями и гордились своим партизанским положением. Одна дочь перед самой войной смогла уехать к своим родным в Челябинск, на работу.

Фактически вся большая семья Елисеевых разбрелась, и старики под старость оказались одни. А тут, как назло, стали их донимать разные болезни. Поэтому не раз до Тараса Сергеевича доходили просьбы стариков – мол, прислал бы хоть каких-то лекарств, пузырьков и таблеток. Сам Тарас боялся ехать в партизанский край – могли ни за что убить и партизаны, и немцы, а он был в семье кормильцем. Посовещавшись с матерью, они решили, что лучше съездить в Чачу мне, пацану, – дескать, что с меня толку.

Тарас Сергеевич выпросил у начальника управы Наронского коня и сани на два дня – мол, старикам отвезти лекарства, они, дескать, при смерти. «Смотри, Тарас, прибьют твоего возчика в такой дальней дороге!» Но Тарас был по натуре оптимист. Запряг хорошего коня в сани да на сани положил сплетенную из лозы по контуру саней полость, кинул в сани большую охапку соломы, под нее положил мешок с передачей – гостинцы старикам, как он говорил. И в один из ясных морозных дней отправил меня на свою родину в деревню Чачу. Справедливости ради следует сказать, что он сходил в комендатуру и выправил мне «аусвайс» (пропуск) из Каспли в Чачу. Этот пропуск впоследствии спас мне жизнь.

Меня тепло одели, посадили в сани, и я поехал. Сперва лошадь бежала рысцой, а как притомилась – пошла шагом. Из Каспли я выехал удачно, доехал до Язвищ, где был немецкий опорный пункт. Тут у меня уже начались задержки. Немцы были удивлены, что пацан из Каспли едет прямо в пасть партизанам, где мне будет «капут», как говорили. Но я вспомнил про бумагу, показал им. Они долго вертели-крутили ее. Наконец старший выругался, и, бросив что-то типа «черт с ним!», меня пропустили. На пути было еще две больших деревни – Яшино и Хохлово. Их я проехал без особых историй, так как в это время там не было ни полицаев, ни немцев.

Уже в сумерки я подъезжал к родине отчима – Чаче. Дом стариков Елисеевых стоял с краю, и я прямо с дороги въехал к ним во двор. Сказать, что дед Сергей и баба Тотя удивились, – это ничего не сказать. У них отвалились челюсти. Они некоторое время не могли говорить и только мяли и давили меня, одетого, когда я вошел в их хату. Наконец, первым отрезвел от испуга дед.

– Костик, неужели ты проехал такую дорогу и тебя не убили немцы и не разорвали волки?!