Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

В начале войны всю группу мобилизованных касплян повели на станцию Лелеквинская в 18 км от Каспли и, как потом рассказывал сам Тарас Сергеевич, посадили в эшелон и повезли к Витебску. Витебск они миновали, но где-то в районе Невеля их эшелон немцы разбомбили, всех мобилизованных сняли с поезда и, разделив на 3–4 большие группы, отправили самостоятельно пробираться к Пскову, Луге и Ленинграду. Видимо, командование планировало усилить этими людьми оборону городов. Однако дня через два-три группу, в которой шел Тарас Сергеевич, окружили и взяли в плен немцы. Неясно, то ли это были регулярные войска, то ли выброшенный десант. Немцы доконвоировали всю группу, человек 60–70, в какую-то небольшую деревню в Псковской области, заперли в большой колхозный сарай с дырявой крышей из деревянной щепы. Несколько дней пленные сидели в этом сарае. Им не давали никакой пищи, воды и даже не выводили в туалет. Более слабые заболели, несколько человек умерли. Ночи стали уже холодными, в многочисленные щели дул ветер, а пленные спали на земляном полу. Посовещавшись, заключенные решили, что спастись можно, только организовав массовый побег. Решили, что два сильных человека вылезут через дыры на крышу, подползут к краю стрехи и, когда часовые подойдут поближе, бросятся на них сверху, задушат, откроют ворота и всех выпустят.

В нападавшие попал и Тарас Сергеевич из-за своего роста и из-за того, что он лесной житель. Так и сделали. Глубокой темной осенней ночью, при моросящем мелком дожде Тарас Сергеевич с напарником выбрались на крышу, сползли к стрехе и замерли. Когда часовые, обходя сарай, оказались под ними, нападавшие кулем скатились на них, схватили за горло и задушили, не дав не только выстрелить, но даже крикнуть. Затем они обошли сарай кругом, открыли ворота и выпустили всех. В сарае остались только трупы и умирающие, которые даже не пожелали, чтобы их вынесли.

Большой группой уходить было нельзя. Поэтому решили разделиться на маленькие группы и расходиться как можно дальше, при этом чаще идти по рекам и болотам – из-за собак. Тарас Сергеевич пошел в группе из пяти человек. Днем они отлеживались в стогах, в соломе, в перелесках, а ночью шли. Большие деревни обходили, в малые лесные заходили. Их привечали, обогревали, пытались накормить и дать кое-что с собой. Но через несколько дней им стало ясно, что группа из пяти человек – обуза для жителей. Поэтому решили разделиться и продолжить путь в одиночестве. Тарас Сергеевич, как крестьянский сын, в поле и в лесу чувствовал себя вольготно. Иногда перед заходом в деревню долго лежал в засаде, пытаясь уловить, есть ли в ней немцы. Так он шел более месяца. Наконец добрался до белорусских лесов и болот. Здесь деревни были сплошь заняты немцами. Опасность нарваться на немецкую засаду возросла, и только случайно, как говорил Тарас, он добрел до Рудни и понял, что он почти дома, в Каспле.

Однажды темной и дождливой ночью в окно раздался тихий стук. Мы с матерью вздрогнули и замерли от страха. Стук повторился. Мать подошла к окну и услышала глухой голос: «Фруза, открой. Это я, Тарас». Мать, не помня ног, побежала в сени, открыла двери, и в хату вместе с ней вошел обросший, оборванный, в разбитых ботинках высокий худой человек. «Костик, не пугайся. Это отчим, Тарас Сергеевич», – сказала мать. Узнать его было невозможно. Всю ночь мать провозилась, приводя его в порядок. Наутро он пришел в себя и все это нам рассказал. Мать решила – пусть несколько дней посидит дома, никуда не выходит.

Немцы фактически по домам не ходили. Только 2–3 раза в неделю два автоматчика подходили к дому с бидоном-флягой и большой плетеной корзиной, стучали в окна и на ломаном русском кричали: «Мамка, млеко, яйко!» После этого хозяйка должна была вынести литровую банку молока и десяток яиц. Однажды мать замешкалась и вышла на крыльцо с пустыми руками, объясняя, мол, дети малые. Один из немцев передернул автомат с плеча на живот и дал большую очередь чуть выше головы матери. Мы подумали, что он ее застрелил, и я, стоявший рядом, завизжал, как резаный. Мать от неожиданности упала на крыльцо и потеряла сознание. Тогда немец толкнул ее сапогом и что-то сказал, мол, «шнель!», «быстрей!». Мать встала, прошла в кладовку, вынесла банку молока и только пяток яиц. Немцы весело заржали, подняли флягу и корзину и удалились.

Однажды мать замешкалась и вышла на крыльцо с пустыми руками, объясняя, мол, дети малые. Один из немцев передернул автомат с плеча на живот и дал большую очередь чуть выше головы матери. Мы подумали, что он ее застрелил, и я, стоявший рядом, завизжал, как резаный.

Недели через две мать сходила на Касплю, с кем-то посоветовалась, потом пошла в управу и выправила отчиму «аусвайс» (документ), что он пришел из плена, что он больной человек. Там, видимо, спросили у односельчан, поверили и оставили нас в покое.

Еще через некоторое время мать узнала, что в райуправу на конюшню нужен конюх. Она предложила на эту должность отчима, отвела его туда, показала. С ним побеседовали, дали еще одно удостоверение и взяли на работу. В конюшне стояло пять худых чесоточных лошадей, которых надо было привести в порядок и пасти. Этим Тарас Сергеевич и занялся. Он мазал лошадей какой-то страшно вонючей черной жидкостью, называя ее карболкой, гонял пасти, поил, на ночь запирал в сарай. Ему ничего не платили за эту работу, только впоследствии стали давать, как он говорил, паек – две буханки эрзаца (немецкого хлеба с опилками), кулек соли, 3–4 коробки спичек, пачку дешевых папирос, пакет какой-нибудь крупы. Он очень гордился этим пайком и угощал нас, если там был «цукар» – сахар. С возвращением отчима нам зажилось несколько лучше. Он ходил на болото и корчевал там пенечки для топки печи, поддерживал хозяйство, корову.

Наступала весна 1942 года. Мы разъяснили Тарасу Сергеевичу, что, так как мы не коренные каспляне, нас не наделили хорошей землей и живем мы только с небольшого огорода. Но Тарас Сергеевич не очень расстроился из-за этого. Он начал собирать и ладить на корову Лыску немудрящую сбрую. А когда настал апрель, позвал меня пахать. Оказывается, когда пас коней, он обошел вокруг реки, озера неудобные пригорки и кое-что облюбовал. Потихоньку добыл (от своих коней) кое-какие семена: овес, рожь, ячмень.

И мы поехали пахать. Я вел под уздцы корову, на ней был хомут, гужи и плуг. Мы пахали только с одной стороны: на гору я вел корову, Тарас нес на плечах плуг, а на вершине мы разворачивали корову, Тарас ставил плуг на землю и пахал. Смешной была такая пахота, а что делать? Коня у нас не было. Таким односторонним способом Тарас напахал на корове на взгорках несколько лапиков, заборонил их, а потом, по старому русскому обычаю, сеял зерно – бросал, ударяя его о решето, висевшее на боку. Я, правда, не очень верил во все эти затеи Тараса, но в середине лета на вспаханных лапиках появились и зазеленели настоящие хлеба. А когда осенью собрали урожай, перевезли к дому на тачке и, расстелив брезент, начали обмолот, то обнаружили настоящий хлеб – спасение от голода.