Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

Мордред отошел к могиле своей матери, возле которой, несмотря на мороз, коленопреклоненно молились несколько паломников. Могила была совсем простая – холмик и скромный каменный крест, казавшийся еще меньше рядом с урной для пожертвований, которую поставил Сэнсам.

– Епископ скоро освободится, – сказал я. – Подождем его в церкви?

Мордред молча покачал головой и нахмурился, глядя на могильный холмик.

– Ее следовало похоронить лучше, – сказал он.

– Да, наверное, – отвечал я, дивясь, что он вообще заговорил. – Ты можешь это сделать.

– Было бы правильней, – со злостью проговорил Мордред, – если бы другие воздали ей эту почесть.

– О король, – сказал я, – в заботах о жизни Норвенниного сына нам недосуг было печься о ее костях. Но ты прав, это наше упущение.

Он раздраженно пнул урну, потом заглянул внутрь, где лежали скромные паломнические приношения. Молящиеся отступили от могилы – не из страха перед Мордредом, которого вряд ли узнали, но из-за железного амулета у меня на шее, выдававшего во мне язычника.

– Почему ее закопали в землю? – внезапно спросил Мордред. – Почему не сожгли?

– Потому что она была христианка, – отвечал я, стараясь не показать, как меня ужаснуло его невежество. Христиане, объяснял я, верят, что их души вернутся в тела после второго пришествия Христа, мы же, язычники, обретаем в Ином мире новые тела-тени и не нуждаемся в старых, которые по возможности сжигаем, чтобы наши призраки не бродили по земле. Если не удается устроить погребальный костер, мы сжигаем волосы покойника или отрубаем ему ступню.

– Я построю гробницу, – сказал Мордред, выслушав мои теологические объяснения. Он спросил, как умерла его мать, и я рассказал все: как Гундлеус Силурийский обманом женился на Норвенне и убил ее, когда она стояла перед ним на коленях. Поведал я и том, как Нимуэ отомстила Гундлеусу.

– Одноглазая ведьма, – проговорил Мордред.

Он боялся Нимуэ, и неудивительно: день ото дня она становилась все более безумной, худой и грязной. Жила она одна, в том, что осталось от владений Мерлина, зажигала своим богам огонь, пела заклинания и почти никого не видела, хотя иногда, без предупреждения, заявлялась в Линдинис, чтобы посоветоваться с Мерлином. Дети всякий раз бросались от нее врассыпную, я старался хоть немного ее подкормить, после чего она уходила прочь, бормоча себе под нос и безумно сверкая единственным глазом, грязная и всклокоченная. Из своей одинокой лачуги на Торе Нимуэ видела, как растет и богатеет христианская церковь. Старые боги быстро приходили в забвение. Сэнсам, разумеется, с нетерпением ждал смерти Мерлина, чтобы выстроить на обгорелой вершине Тора христианское святилище. Ему было невдомек, что земли Мерлина завещаны мне.

Стоя перед могилой своей матери, Мордред спросил, почему ее имя так сходно с именем моей дочери. Я объяснил, что Норвенна была родственницей Кайнвин.

– Морвенна и Норвенна – старые повисские имена.

– Она меня любила? – спросил Мордред.

Я даже не сразу ответил – так удивило меня это слово в его устах. Мне подумалось, что, может быть, Артур прав и Мордред еще дорастет до ответственности. Во всяком случае, за все годы знакомства я еще не слышал от него таких взрослых речей.

– Очень любила, – честно отвечал я. – Самой счастливой я ее видел, когда она была с тобой. Вон там. – Я указал на черное выгоревшее пятно, оставшееся от дома Мерлина и башни снов. Здесь убили Норвенну, а Мордреда разлучили с матерью. Он был еще младенец – даже младше, чем я, когда меня вырвали из рук моей матери, Эрке. Жива ли она? Я так и не попытался ее разыскать, и меня постоянно грызло чувство вины. Я тронул железный амулет.

– Когда я умру, – сказал Мордред, – пусть меня положат в ту же гробницу. Я сам ее выстрою. Каменный склеп, – продолжал он, – в котором наши тела будут лежать на пьедесталах.

– Можешь поговорить с епископом, он охотно тебе поможет.

Во всяком случае, подумал я про себя, если ему не придется самому тратиться на строительство склепа.

Я обернулся и увидел, что епископ спешит к нам. Он поклонился Мордреду и поздоровался со мной.

– Полагаю, ты пришел сюда за истиной, лорд Дерфель?

– У меня дело в храме, – сказал я, указывая на Тор, – а королю надо с тобой поговорить.

Я оставил их вдвоем и, ведя лошадь в поводу, двинулся к холму. По дороге мне пришлось миновать группу христиан, которые день и ночь молились у его подножия об изгнании язычников. Стараясь не обращать внимания на их проклятия, я поднялся на Тор и обнаружил, что калитка, висевшая на одной петле, теперь упала окончательно. Я привязал коня к остаткам частокола и взял тюк с теплой одеждой, который приготовила Кайнвин, чтобы живущие с Нимуэ бедняки не умерли от холода. Нимуэ, не глядя, бросила тюк на землю и, схватив меня за рукав, потащила в лачугу, выстроенную точно на месте Мерлиновой башни. Внутри стояло такое зловоние, что я чуть не задохнулся, однако Нимуэ словно ничего не замечала. Снаружи сеял мелкий ледяной дождь, но я предпочел бы мерзнуть на холоде, чем задыхаться в смрадной лачуге.

– Смотри.

Она с гордостью показала мне котел – не волшебный, а самый обычный, стальной, и к тому же явно не новый. Котел свешивался с потолочной балки и был наполнен какой-то темной жидкостью. Ветки омелы, крылья летучей мыши, змеиная кожа, сломанный олений рог и пучки травы висели так низко, что мне, входя в лачугу, пришлось сильно нагнуться. Дым ел глаза. В углу на соломе лежал голый человек – при моем появлении он недовольно заворчал.

– Тихо, – рявкнула на него Нимуэ и, взяв палку, принялась шерудить в котле, который тихо исходил паром над дымным очагом. Пошарив палкой, Нимуэ выудила что-то из темной жидкости. Это оказался человеческий череп.

– Помнишь Бализа? – спросила она.

– Ну конечно, – отвечал я. Друид Бализ был глубоким стариком в моей юности и, разумеется, давным-давно умер.

– Его тело сожгли, – сказала Нимуэ, – а голову – нет. Голова друида обладает огромной властью. Один человек хранил ее в бочонке с воском, а теперь принес мне. Я ее купила.

Это означало, что голову купил я. Нимуэ вечно приобретала какие-то культовые предметы: сорочку с мертворожденного ребенка, драконий зуб, христианский магический хлеб, чертовы пальцы, а теперь вот голову мертвеца. Она приходила во дворец и клянчила деньги на эти глупости, и я понял, что легче от нее откупиться, даже если золото пойдет на всякую ерунду. Раз она отдала целый золотой слиток за трупик двухголового ягненка, который потом прибила к частоколу со стороны христианской церкви и оставила гнить. Мне не хотелось спрашивать, сколько она заплатила за бочонок с воском, в котором сохранялась голова.

– Воск я вытопила, а голову выварила, – сказала Нимуэ.

По крайней мере это объясняло стоящую в лачуге невыносимую вонь.

– Ничто не обладает такой предсказательной силой, как голова друида, вываренная в моче с десятью травами Кром Дубха, – продолжала Нимуэ, поблескивая в полумраке единственным глазом. Она отпустила череп, и он снова погрузился в темную жидкость. – А теперь жди.

Голова у меня кружилась от дыма и вони, но я покорно ждал, пока темная поверхность успокоится и станет гладкой как зеркало, подернутое легкой дымкой пара. Нимуэ наклонилась над котлом и задержала дыхание. Я знал, что она ждет видений. Человек на соломе зашелся в надсадном кашле, потом потянулся за ветхим одеялом, чтобы прикрыть наготу. "Есть хочу", – простонал он. Нимуэ как будто ничего не слышала.

Я ждал.

– Я на тебя в обиде, Дерфель, – внезапно сказала Нимуэ. От ее дыхания жидкость в котле пошла мелкой рябью.

– За что?

– Вижу, как на морском берегу сожгли королеву, а ты не привез мне ее пепел, – укоризненно проговорила Нимуэ. – Мог бы догадаться.

Она замолчала. Я ничего не ответил. Жидкость снова успокоилась и уже не всколыхнулась, когда Нимуэ заговорила снова – странным, низким голосом.

– Два короля придут в Кадарн, – сказала она, – но воцарится не король. Покойница вступит в брак, утраченное явится на свет, меч ляжет на шею ребенка.

Тут она закричала так страшно, что голый человек забился в дальний угол лачуги и накрыл голову руками.

– Скажи это Мерлину, – произнесла Нимуэ обычным своим голосом. – Он поймет.

– Хорошо, – пообещал я.

– И еще скажи, – с лихорадочной настойчивостью потребовала она, грязными исхудалыми пальцами стискивая мой локоть, – что я видела Котел. Скоро, скоро его попытаются использовать. Скажи Мерлину!

– Хорошо, – повторил я и, не в силах больше выносить смрад, вырвался от Нимуэ и шагнул под ледяную морось.

Она выбежала следом и накрылась от дождя полой моего плаща. Мы дошли до калитки. Нимуэ была странно весела.