Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

Серб стоял с опущенными руками, безвольно глядя в огонь. Я оглянулся, пламя уже вихрилось с трех сторон: сухие кустарники вспыхивали сразу на несколько метров, как будто их поливали из огнемета, отрезая нам пути к отступлению. Лишь со стороны моря справа огня не было, там зияла пропасть.

– Отец Агафодор, нужно уходить! Чего зря стоять? – крикнул я ему.

Он попытался героически еще что-то вынести из горящей кельи, но языки пламени опалили ему бороду. Мне попалась на глаза узкая дорожка с пылающими углями вдоль обрыва, где полыхали кустарники.

– Здесь можно пробежать, если быстро! – указал я на тропинку, окаймленную пламенем.

Мой друг медлил:

– Но там же огонь…

– Вокруг везде огонь! А в этом направлении все же поменьше… Отец Симеон, не стойте, бегите за нами! – крикнул я оторопевшему монаху.

Место, где мы стояли, заволокло клубами дыма и дышать уже было нечем. Молясь Пресвятой Богородице, я побежал с иконой в огонь, мой друг, подхватив связку книг, кинулся за мной. Бедный серб, шипя от боли, босиком побежал по горящим углям. Опаленные, мы выскочили из пожарища и еле отдышались. Волосы на голове и бороде у нас обгорели. У отца Симеона на подошвах ног вздулись пузыри. Агафодор снял свои ботинки и великодушно предложил их погорельцу.

– Надевайте, отче Симеоне!

Тот, кряхтя, послушно надел их на свои израненные ноги и побрел вверх, убитый горем, в келью к отцу Христодулу. Он был совершенно измотан пережитым. Сильный треск и шипение огня раздалось справа, повыше горящей кельи серба Симеона; словно политая бензином вспыхнула новопостроенная келейка «папы– Краля». Он невозмутимо вышел из огня и встал рядом с нами.

– Батюшка, вы второй раз горите! – обернулся я к нему, освещенному ярким заревом пожара.

– Нет, нет, я не горю! У меня же ничего нет, кроме Господа! Чему там гореть?

Он напевал про себя какую-то сербскую песенку. Кто-то из греков сказал присутствующим:

– Отец Стефан тронулся умом!

Подвижник услышал и разгневался:

– Кто тронулся? Я тронулся? Я с Господом живу, как я могу тронуться?

– Патер, патер, успокойся! Это он пошутил… – успокаивали серба монахи, сбежавшиеся из окрестных келий.

Общим советом все решили вскладчину построить старцу новую келью, но отец Стефан предпочел другое место для своего жительства. Он перешел жить в свою пещеру, и страшно было смотреть на его ночное ложе. Из крупных плоских камней аскет соорудил себе помост. На нем по вечерам он разжигал большой костер, а когда он прогорал, старец убирал угли в сторону и, кинув на горячие камни какое-то тряпье, устраивался там на ночлег. Так он и прожил до тех пор, пока его не увезли почитатели-сербы на родину, где он скончался.

Приближался Панигир в скиту Агиа Анна. Давно зная, что в окрестностях скита обитает наибольшее число монахов-подвижников, которых редко кто видит выходящими из своих келий, я возгорелся духом увидеть святых отцов и преподобных Афонской Горы. Увиденное превзошло все мои ожидания: столько благолепных ликов и почтенных старцев, собранных вместе, я не видел никогда! Куда бы ни обращал я свой взор, повсюду их светлые лица источали смирение и кротость. Словно древние отцы давно ушедших времен молились и праздновали песнопениями святую праведную Анну и праведного Иоакима. На клиросе пело братство Герасимеев из скита Малая Анна, одни из лучших псалтов Святой Горы. Тэрирэм в их исполнении окончательно поверг меня в священный трепет: затаив дыхание, я слушал это ангельское пение не шевелясь. Хотелось, чтобы эти небесные мелодии никогда не заканчивались…

На заре мы возвращались в Карулю, находясь под сильным впечатлением от Панигира. Если празднование в Лавре поражало своей торжественностью, то праздник в скиту Агиа Анна запомнился как самый молитвенный и самый монашеский, поскольку монахов, пришедших в храм, было гораздо больше, чем паломников. И, конечно же, отличительной чертой этого Панигира был аскетизм: столько аскетов, собранных воедино, я не видел ни разу.

Из Русского монастыря нам передали новые книги о старце Паисии, очень коряво переведенные, но, тем не менее, не утратившие глубины помещенных в них высказываний известного старца. Его проникновенные слова и изречения западали в душу, исподволь рождая в ней удивительное ощущение, что роднее и ближе из святых отцов современного Афона я еще не встречал.

В один из зимних дней на Каруле сердце мое ощутило дух старца с какой-то особенной силой. Это благодатное ощущение глубоко умиротворило сердце и изгнало из него все помыслы, оставив яркое переживание присутствия самого старца в нашей келье. Полагая, что это минутное преходящее переживание, я не обращал на него внимания. Трое суток я находился в этом состоянии соединения с духом чтимого мною наставника Святой Горы, а затем исповедал это происшествие иеромонаху Агафодору, опасаясь, не вражеское ли это приражение? После трех дней это реальное переживание присутствия старца стало слабеть и более не повторялось.

Сильно утешенный высказываниями отца