Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

Это было в разгар дня, при ярком солнце. Андрей поднял на Монпарнас пассажира — немца, желавшего осмотреть церковь Сакре-Кёр, порадовался щедрым чаевым, и, увидев, что клиентов не предвидится, стал спускаться узкой улочкой, петляющей мимо одноэтажных, зарастающих вьюнком домиков с малюсенькими цветниками и клумбами. За последним поворотом крутой спуск переходил в довольно широкую улицу, на углу которой два художника — молодая женщина и седой косматый старик в черной шляпе — выставляли картины на продажу. Рядом, — как успел еще заметить Белопольский, — лоточница торговала цветами в ведрах под ярко-красным большим зонтом. В следующую секунду он — подсознательно уже — отметил огромную тень, стремительно возникшую близко справа.

Он инстинктивно нажал на тормоз ногой и что было сил потянул ручку на себя, чувствуя, что продолжает двигаться вперед, не понимая, медленно или быстро он сползает к зияющей пропасти.

Раздался сильнейший удар в бок такси, скрип и скрежет железа. Яркая вспышка мгновенно превратилась в огромный раскаленный солнечный шар, который тут же стал еще больше разрастаться, наливаться пульсирующим беглым огнем. Вспыхнув нестерпимо ярко, шар заполнил все пространство вокруг. И тут же шар как будто лопнул и мгновенно погас. Тьма воцарилась вокруг...

Очнувшись, Белопольский повернулся было на бок и вскрикнул от резкой боли. Непонимающе повел глазами, стараясь вспомнить, что же произошло с ним. Что-то необыкновенно важное упрямо ускользало из памяти. Страшно болел затылок и грудь при каждом вздохе. И даже движение глаз отзывалось острой болью в висках. Кто-то находился рядом с ним. Белое нечеткое очертание Медсестра? Доктор?

— Что случилось? — спросил он, еле шевеля губами. — Кто здесь?

— Это была обычная катастрофа...

Как определила полиция, в машину врезался огромный грузовик. Шофер оказался пьян, но свидетели не смогли его задержать — он быстро исчез с места происшествия. Кто-то из художников, что работали рядом, кинулись на помощь. Санитарная карета, к счастью, пришла вовремя. Еще немного, и Андрей истек бы кровью под обломками машины. Несколько дней он не приходил в себя. Потом с трудом пытался вспомнить, что было. И лишь с приходом Ирины, которая разыскала его сама, он почувствовал, что возвращается к жизни... Ей, единственной, он рассказал о своих подозрениях — на него покушались, не иначе, эта авария — работа ровсовцев. Ирина не стала спорить, но поверить в это не могла. Несчастный случай, он грозит каждому шоферу, даже самому пунктуальному. Андрею — издерганному, готовому ежеминутно взорваться, конечно, надо менять профессию. И уж она позаботится об этом. А пока она сделала самое простое: написала в Бизерту Сигодуйскому — вызвала его в Париж.

Правду говорят, что беда не ходит одна. Ирина и Святосаблин, постоянно навещавшие Андрея в больнице, долго скрывали от него горестную весть — кончину Христофора Ивановича Аристархова.

В больнице «старику» поначалу было легче, ушла одышка, прекратились приступы боли в груди, он повеселел, начал вставать и все высчитывал, когда сможет вернуться в свою «сараюшку».

Смерть его была мгновенной: решив прогуляться по коридору больницы, он начал вставать и вдруг опрокинулся навзничь, схватившись на грудь. Несколько мгновений он еще жадно хватал воздух раскрытым ртом, лицо его быстро синело, — и в минуту человека не стало.

Соседи по палате кинулись за врачом, уколы и искусственное дыхание, — все было напрасным. Разрыв сердца, увы, неизлечим — вынес свой приговор врач, лечивший Аристархова: «Я давно подозревал, что этим кончится, очень уж слабой и изношенной была у больного сердечная мышца...»

Хоронили Христофора Ивановича скромно. Только памятуя о его неусыпных трудах на кладбище, попечительный совет Русского дома выбрал место недалеко от церкви, рядом с могилами «знатных» покойников.

Андрею Ирина и Святосаблин рассказали об этом много дней спустя. Смерть этого человека, соединившего их когда-то, была для каждого страшной потерей.

— Что ж, «сараюшку» теперь снесут? — как-то жалостливо спросил Андрей. — Наследников у «старика» ведь нет.

— Мы — наследники, — вдруг решительно заявил Святосаблин. — Вы не удивляйтесь, но я решил на место Христофора Ивановича проситься...

— А я ведь думал, ты наладился на другое, Володенька. Думал, евразийцы тебя с толку сбили, в Россию собрался, на то было похоже.

— Твоя правда, Андрей. Думал я и об этом. Признаюсь, даже в советское представительство ходил, узнавал, как и что там. А вот сейчас — как толкнуло. Ну, кому я там нужен, никого ведь у меня там не осталось. А здесь вы, могила Христофора Ивановича, да и привык я к Парижу.

— Сен Женевьев де Буа — не Париж, невеселое место.

— А я сам невеселый, вы знаете. Но нравится мне там: тишина, свежий воздух, покой... Опять же — имущество, дом целый. — Он грустно улыбался. — Вы, как раньше, будете в гости приезжать.

Похоже, Святосаблин принял твердое решение. Отговаривать его они не стали.

Прошло еще несколько дней, и Володя явился к Андрею со старой сафьяновой папкой.

— Это Христофора Ивановича бювар — объяснил он сразу. — Тут не то письма, не то записки — теперь-то читать, решил, можно. И оказалось, для нас писал, для тебя, для Ирины. Видно, скучал, когда нас долго не было. Вот, тебе принес...

Удивительное свойство сохраняют вещи, принадлежавшие когда-то близкому умершему человеку. Вот коснешься рукой такой старой папки, и тот, ушедший, оживает перед тобой, вспоминаешь его привычку поглаживать эту папку во время беседы; видишь его стол с кипой бумаг, каких-то раскрытых недочитанных брошюр, странную привычку читать, склонив голову набок, прищурив левый глаз и близко-близко подняв к лицу книгу.

Андрей неожиданно для себя прослезился и, смутившись, сказал ворчливо:

— Оставь, я потом посмотрю.

Но не мог скрыть нетерпения. Деликатный Святосаблин быстро попрощался, а Андрей раскрыл папку, издававшую знакомый запах «сараюшки» — немного — сырости, табака, лекарств и старой бумаги. Листы, вложенные в бювар, были разными: то какой-то обрывок, то рекламный листок, повернутый чистой стороной, то прекрасный атласный лист самой лучшей писчей бумаги. Андрей углубился в чтение. «Бог спасает от одиночества друзьями... Увы, уходят они один за другим. Володя Святосаблин — добрая душа, не забывает...»

«Падает тот, кто бежит. Кто ползет, не падает». Плиний.

Может и мудро сказано, да не про меня. Не ползал в жизни никогда и ползающих не приемлю. Пожалуй, друг Володи — Белопольский — из тех, кто бежит. Ну и падал в жизни достаточно...»

«Сердце болит нестерпимо. Неужели — конец? А ведь казалось, что жизнь не вычерпать до дна, как воду в хорошем колодце. Чем больше из него берешь, тем чище и глубже он становится. А мой колодец сохнет »

«Андрей с Ириной — очень нравятся друг другу. Видно, бог их свел. Ну и я немного».

«Счастлив! Это у иудеев, кажется, присловье: «Кто хороших людей поженил, тому место в раю заготовлено». А мне, видно, пора о месте думать!»

«Не умею болеть и учиться этому не желаю. Не дай бог стать немощным, в тягость близким... Их у меня сейчас трое — Володя, Андрей, Ирина. Спаси их. Господь, и сохрани. Пусть будут счастливы!»

«Самое время завещание писать — временами чувствую, что долго не протяну. Да завещать нечего, имущества — никакого. Добрые советы своим друзьям раздавал щедро — это нетрудно. Трудно добрыми советами пользоваться».

«Чувствую, увезут в больницу — сюда не вернусь. Неказисто мое пристанище, а люблю его — все здесь небогато, но мне лишнего не надо. Спокоен был здесь душой, друзей имел, пока здоров был — работу на пользу людям делал, — что еще человеку надо? О заветном, несбыточном и мечтать нечего: по русской земле пройти, как бывало в детстве. Босиком по пыльной дороге: ноги как в пух ступают, щекочет, между пальцами струйками пыль течет, а побежишь — столбом за тобой понесется...» . «Русскому человеку надо на родной земле помирать. Чтоб березка в изголовье, чтобы церковки звон над могилой. Впрочем, и тут растут березы...»

Глава пятая. ГАЗЕТЫ СООБЩАЮТ...

1

Главным занятием Андрея в больнице стало чтение газет. И Владимир и Ирина приносили ему каждый раз целую кипу и французских и русских изданий. Он жадно набрасывался на них, читал все подряд без разбору. В то время газеты были полны сообщениями о событии, ошеломившем Париж и всю Францию. Уроженец казачьей станицы Лабинской русский эмигрант Павел Горгулов днем шестого мая, накануне парламентских выборов, застрелил президента Франции. Газеты всех направлений пытались разобраться в этой акции, копались в личности убийцы, гадая, к какой партии он принадлежит, кому служит. Вряд ли Горгулов пошел на подобное один, несомненно, за ним стоят могущественные силы, законспирированная разветвленная организация. И сразу же пошли косяком полицейские взаимоисключающие варианты. Сообщалось об аресте первого соучастника и друга Горгулова — казака Лазарева, немедля подтвердившего все, что от него потребовали. Он сообщил, что Горгулов — известный чекист. Его кличка «Монтон». Убив президента Франции, Москва ставила цель ввергнуть страну в анархию. Так писали антирусские газеты. Другие давали совершенно иную версию происшедшего: Горгулов — агент французской секретной полиции, убийство организовано для того, чтобы обеспечить победу правых на выборах я, в конечном счете, сорвать намечающиеся переговоры между Францией и Москвой. Независимо от того, кем был убийца — чекистом, фашистом или сотрудником «Дезьем бюро» русская эмиграция впала в полную панику. Люди ждали взрыва негодования, разгрома толпой русских магазинов, ресторанов и лавчонок. Все ждали окончания следствия.