Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

В конец концов мне было продиктовано прошение на заранее заготовленном бланке, в котором я униженно обращался к советским властям с просьбой не отказать в помощи. Прошу, мол, простить мне прошлое и все, свершенное по молодости, недомыслию и во вред русскому народу. Все кончалось клятвой в будущей моей лояльности. Я оставил свой адрес, номер телефона, поставил дату и, расписавшись, посмотрел на скуластого. Он спокойно и молча выдержал мой взгляд.

— Когда я могу надеяться получить ответ? — не выдержав затянувшейся паузы, спросил я.

Он принялся медленно объяснять мне, каким злом для страны явилась эмиграция и сколько плохих людей, сумев избежать полагающейся им кары за содеянное, скрылось за рубежами Советской России. Перепроверка моих анкет, — дело чрезвычайно хлопотное, и, — он не скрывает! — весьма долгое, ибо в «Союзе возвращения» мало сотрудников. Помогают исключительно на добровольных началах, без всякого вознаграждения эмигранты, которые такой работой добиваются скорейшего возвращения на родину. Это право требуется заслужить, разумеется...

Я слушал, слушал и вдруг как-то сразу все — и кабинет, и советский чиновник (чекист, вероятно) со всеми его подходами и неясными намеками — все это стало мне глубоко отвратительным. Я прервал беседу, сказал, что приду через недельку-другую, а сам решил про себя окончательно, что ноги моей здесь больше не будет. Но на прощанье хозяин кабинета ткнул мне еще бумагу о неразглашении разговоров, проведенных со мною здесь, сказал, что у меня будет еще много возможностей доказать свою преданность России. Я сухо кивнул и вышел с непонятным и огромным облегчением, словно бог отвел от меня огромную неприятность. Сам Господь наставил меня и помог выбрать дорогу, по которой я уж точно теперь пойду, выполняя слово, данное мною Христофору, — останусь на его месте и постараюсь жить спокойно и достойно, как жил он...

И Андрей, и Ирина были давно готовы к этому решению Святосаблина н его попытке вернуться в Россию. Они просто не верили, а оказалось, Владимир помышлял об этом серьезно. Во всяком случае, его судьба была решена. Гораздо сложнее все было у них самих. Еще совсем недавно каждый мог принимать для себя любые решения. Сейчас их было трое, да еще две девочки, дочки Ирины в далекой Бнзерте.

Как все сложатся теперь? Где жать? На какие средства? Чем может заняться Андрей, потерявший работу и целиком положившийся на Сигодуйского? В любом случае, пока оставалось как можно быстрее и лучше узнать и понять друг друга.

Дмитрий Сигизмундович не хотел быть навязчивым, он старался приходить не с самого утра, а поближе к обеду и не засиживаться допоздна. Однако Андрей успевал о многом говорить с ним и все больше проникался уважением к новому другу. Он не казался теперь ему смешным. Сигодуйский был весьма спокойным, молчаливым и вовсе не словоохотливым человеком, довольно скупым на слова и улыбки. Вероятно, таким Дмитрия Снгизмундовича сделали прошедшие десять лет. Он постарел, похудел, посуровел и совсем был не похож на слабохарактерного доктора-толстяка в длинной кавалерийской шинели, портрет которого так живо не раз рисовала ему Ирина. Они говорили о многом — и даже о политике и общих вопросах...

Приехавшему из Бизерты несколько дней назад Сигодуйскому по-особому виделось положение русской эмиграции, считавшейся себя политической силой, оказывающей определенное влияние и на жизнь столицы Франции и всей страны. Сигодуйский высказывал вполне трезвые взгляды и на будущее русских — на их акклиматизацию и закономерное отторжение и даже на решение определенной группы по тем или иным обстоятельствам, зачеркнув свое прошлое, вернуться на родину. Рассуждая политически зрело и достаточно дальновидно, он предсказывал быстрый рост фашизма в разгромленной Версалем Европе, рождающей и пестующей силу, которая в скором времени начнет самоутверждаться среди своих и других народов при помощи милитаризации, демагогических теорий, подготовки и развязывания ряда локальных войн — из них в конце концов вырастет и большая, глобальная война.

Эти взгляды в основном вполне разделял и Белопольский. С удивлением внимала философско-политическим воззрениям Дмитрия Ирина, переставшая понимать своего старого, всегда аполитичного знакомого. Она просто не узнавала его.

Андрей же считал, что Сигодуйский слишком переоценивает силу и.участие русских боевиков в ударных фашистских отрядах. Русские достаточно нахлебалисьполитики у себя дома, и она не дала нм ничего: ни власти, ни денег, ни положения. И что говорить, если здесь, в центре Европы, они не смогли защитить своего командира — практика и теоретика вооруженной борьбы с мировым большевизмом.

— Имеете в виду генерала Кутепова? — спросил Дмитрий Сигизмундович.

— Так точно! Где он? Где его воинство? Расползлись по щелям, как тараканы!

— Вот тут вы и ошибаетесь, — возразил Сигодуйский. — Хочу вам кое-что напомнить. Пустой, но прелюбопытный случай. Вам Ирина, конечно, рассказывала о нашем вояже из Крыма? Да? И не сомневался. Может, вы запомнили и тот факт, что у нас на борту неожиданно оказались и деклассированные офицеры — члены банды капитана Орлова? Это были окончательные бандиты, готовые убивать и грабить своих и чужих, не верящие ни в бога, ни в черта. Много подлых дел оказалось на их совести. Зная, что всех ждет в лучшем случае петля, они тайно покинули наш кораблик и сумели затеряться в Константинополе. С тех пор я не имел счастья встречаться ни с одним из них. И вдруг — представьте! — два дня назад, находясь в поиске квартиры, встречаю абсолютно незнакомого мне человека, который, раскинув руки, бросается целовать меня, крича:

— Ба, Сиг! Что за встреча! Браво! Да ты ничуть не изменился. Сиг! Я узнал бы тебя и с расстояния пушечного выстрела, спаситель ты мой!..

А надо вам сказать, Андрей, что очень не люблю я, когда меня так называют, на «ты» к тому же, и почему-то считают спасителем, коим я для этого человека никогда не являлся и на брудершафт с ним не пил. Человек, однако, тоже изумился и отступил. И я тут же узнал его. Он из тех, из орловцев, это без сомнения. И представьте, фамилия его тут же приходит мне на память. Странная такая фамилия, редкая — «Дузик». Я и спрашиваю:

— Так вы, Дузик, из орловцев?..

Белопольский насторожился: какие-то еще неясные воспоминания поведала эта фамилия и у него.

— Почему это «из»? — отвечает он нагло. — Я Дузик, но я сам по себе. Дай обниму тебя, любезный мой Сиг. Не одолжишь ли мне сотню франков с отдачей? Проигрался тут на днях, рассчитывал отдать сегодня — не получилось. Дай, брат, ты ведь добрый. Клянусь, верну. Через неделю-другую, клянусь всеми святыми. Ты здесь живешь? Я тебя найду!

Я дал ему десяток франков и еле отбился. Мерзкий, скользкий тип! Вот так вырождается русское воинство...

— Ну, не все же такие, — вставила Ирина, внимательно слушая беседу. — Сколько прекрасных, честных людей живет в Париже?

— А сколько негодяев? — рассердился Андрей: — Ты забыла о тех, кто подстроил мне аварию? Это ведь тоже были когда-то русские офицеры...

Дмитрий Снгизмундович потребовал, чтобы Андрей подробно рассказал о случившемся.

— Не нравится мне все это, друзья, — сказал он, выслушав длинный рассказ Андрея. — Надо все это обдумать серьезно. А пока забудем об этом и будем обедать.

Разговор, который повел на следующий день Сигодуйский, был очень серьезен. Дмитрий начал с того, что... предложил им немедля покинуть Францию. В Париже после аварии Белопольский вряд ли сможет рассчитывать на работу шофера такси. Ему придется трудно: машин на улицах все больше, движение интенсивней, пассажиры и полицейские, точно сговорившись, то и дело придираются к водителям. Работу без сомнения придется менять. Присутствие где-то поблизости группы «полковника» и полное незнание того, что они замышляют в отношении Белопольского, сделает их жизнь невыносимой, полной ежеминутного ожидания удара из-за угла. Тут лишь два выхода. Первый — добыть эти сведения от противника, наступать, захватить, скажем, того же Дузика, который судя по всему, трус и, если припугнуть его полицией, расскажет все. Но кто из них способен сейчас на подобные действия, — налететь, захватить, — когда все они, не в обиду для каждого будет сказано, — инвалиды? Остается второй выход — бежать из Парижа. Это однозначно.

— Так что же, Дмитрий, ты рекомендуешь нам возвращение в Бизерту? Где там работать? Мы же все умрем с голода.

— Твоя правда, Ирина. Но я не думал и минуты о возвращении в Бизерту. Есть иной вариант. С моей точки зрения, очень перспективный. Надо лишь десять минут, чтобы ввести вас в курс дела, друзья. Готовы ли вы выслушать меня сейчас?

Андрей и Ирина приготовились внимательно слушать. И вот что поведал им Сигодуйский.

...Еще в конце двадцатых годов в среде русских эмигрантов, главным образом крестьян и казаков, вырвавшихся из Турции, испытывавших все невзгоды жизни на Балканах, большую популярность получил призыв «сесть на землю» — получить в свое пользование участок величиной хоть со шляпу и кинуться обрабатывать его со всем рвением селянина, надолго оторванного от дела войной. Первой страной, готовой принять русских, оказался, как ни странно, Парагвай — далекая латиноамериканская республика, обещавшая переселенцам не только бесплатную землю и примитивные орудия труда, щедрые посулы и небольшую ссуду для обзаведения немудреным хозяйством.