Жизнь, нарисованная небом - Влад Потёмкин

Рана Хальва, оказалась гораздо глубже, чем ей показалось на первый взгляд. Положив на неё распаренный подорожник, смотрительница вышла за дом. Она откопала под снегом крапивы и, наложив полезный сорняк, поверх подорожника, перебинтовала тело – останавливая кровь. Растирая обледеневшие конечности конунга, она радовалась, видя, как краснеют его пальцы. Мария укутала ноги шкурой рыси, верх тела накрыла шерстяным овечьим одеялом, связанный ею длинными, зимними ночами. Сев рядом, она почувствовала тяжесть в низу живота.

– Что-то рано, – подумала тира. Задув сальный огарок, управительница вышла с остатками теплой воды.

– Рано, – повторила она, больше сама для себя, Хальв вряд ли мог ее слышать, да и ему до всего этого – было все равно.

– Должно быть, так Богу угодно………………….. …………..……………………………………………………………………..…………………….……роженице не терпелось знать: «Кто?..» Она подняла крохотное существо.

– Сын!.. – радостно вскрикнула она и застонала от боли, но материнское ликование продолжало бежать по телу неописуемым восторгом, (радостно) оседая в глубинах человеческого мозга.

Молодая мама перетянула пуповину. Обмыла ребенка водою из таза и завернула в лоскут. Малыш шевелил губами. Он хотел есть. Ничего не находя, он хотел вскрикнуть, но слыша: «Ш-ш-ш», – успокаивался до очередного «Ш-ш-ш».

– Кричать нельзя, – наставляла мама и серьёзным тоном и добавляла, – вдруг накричишь грыжу?.. Какой же, ты, тогда будешь конунг? Грыжа нам не нужна!..

– Какой, ты, красивый, – родительница восторженно расплылась в улыбке, – быть тебе, Хлодвигом!.. В честь первого франкского короля!

Она улыбалось, глядя в такое милое, премилое создание, которое ждала с таким нетерпением.

Поговорив, ещё какое-то время, она дала ему грудь. Покормив, не много, как учили в монастыре, она подержала его столбиком – пока не отошёл воздух, и положила на свою лежанку.

Глава XVI

Конунг в бреду раскрылся и беспомощно перекатывался головой по подушке. Он принялся, что-то невнятно, кричать, махать руками, призывая на приступ…

Вдруг, он вытянулся. Замер. Стал длиннее и, погаснувшим, отрешённым взглядом, уставился ввысь – сквозь потолок и все остальное…

Лицо его гневно исказилось, превратившись в звериный оскал. Губы утончились и злобно сжались. Остекленевшие глаза вырывались из орбит и пугали Марию своим отсутствующим взглядом…

Управительница, не зная, что делать, закричала. Но, он ни как не реагировал на её истерические вопли. Она принялась бить его по щекам. Окоченевшая голова безнадежно летала из стороны в сторону…

…И, он издал грудной, глубинный рык. Откуда-то издалека, как будто из другого мира. Этот «Рык», так напугал её, что она даже не могла осознать радость его возвращения, а замерев, так и оставалась, сидела на нём, всматриваясь, как его глаза наполняются рассудком, как к нему возвращается жизнь. Щеки его начали розоветь.

– Где, я?.. – спросил Хальв. Голос его звучал глухо, как и предыдущий рык, но он уже не пугал её. Она наложила ему на лоб материю, смоченную в рассоле. Это дополнительно взбодрило его, и он вновь повторил:

– Где, я??

Голос его был отчётливый и ясный, а глаза требовали ответа на вопрос.

– Ты, возвращаешься с охоты, – ответила она. – А теперь, тебе, надо поспать.

Ирвинг послушно закрыл глаза и заснул. Он, время от времени, впадал в бред, но Мария была рядом.

– Чи-и-и, – успокоила она.

Конунг шел на поправку. Время от времени приступы бреда нарушали его забытье.

– Бредишь?! Это хорошо!.. – заключала смотрительница дома. – Значит, жить будешь!

– Со вторым рождением тебя, Хальв Ирвинг, – и добавила, более радостно, – и с рождением сына!!

Надавив брусники и клюквы, Мария сделала морс. Давая питьё и, попеременно меняя на голове повязку, она возвращала его к жизни.

Жар спадал, но ненадолго. Сухой кашель рвался наружу.

– Застудил, ты, себя, – рассудила управительница. – Сколько на снегу пролежал?.. Одному Богу известно!

Как-то, Хальв с охоты принёс барсука. Шкуру велел ободрать, а внутренности выбросить воронам. Мария, ослушалась его указа, вытопила внутренний жир и теперь натирала ему грудь барсучьим салом, не касаясь ран, начавших понемногу схватываться.

Лицо Марии, при виде выздоравливающего конунга – светилось небесным светом.

Забота за больным и рождение сына переросли в любовь и преданность. И окончательно!.. На веки, связали её с Ирвингом, крепче гранитного монолита. Теперь каждый вечер, она не могла уснуть – всё, думала о Хальве. Придумывала разные планы их совместного проживания и засыпала, далеко за полночь, под оберегающим её ликом.

Ангел смотрел на неё, любовался её обворожительным, красивым лицом и не мог поверить, что это она. Сомнения, тлели внутри него не давали ему покоя, чтобы принять это окончательное решение и поставить точку в своём затянувшемся вопросе поиска.

Каждую ночь, смотрительница дома думала о конунге, мысленно разговаривала с ним, представляя, что он говорит ей: «Да». И была уверена, что это «ДА» свершиться. А когда, она увидела жену Хальва, её вид – несуразное подобие женщины, ещё больше вдохновил смотрительницу-хозяйку в обязательном свершении этого «ДА».

Ирвинги объезжали свои владения. Конунг должен был выделить своей жене набежавшую ей долю от приданого. У княгини к смотрительнице образовалось множество вопросов, рабы бросились на поиски Марии и когда, они все вместе предстали перед ней, она ошарашила их вопросом:

– Что это?.. – обратилась она не понятно к кому и непонятно что, имея в виду, не дожидаясь ответа, она вышла, оставив всех в полном недоумении.

Хутор «Пристанище Бурого Медведя» Изольде не понравился, и управительница этому была неслыханно рада. Худющая, долговязая особа не могла быть добрым человеком и наверняка бы съела её заживо, своими придирками и неуместными замечаниями. Лицо её вытянутое и нервное, с вечно бегающими глазами и острым подбородком не могло обещать ничего хорошего. Они с сестрой, будучи в монастыре, такие лица рисовали чёртикам. Тело её – под стать лицу состояло из одних только острых выступов и углов. Чета конунгов оставалась на заимке не долго, но злобный прищур не покидал её лица, всё это время. Всё, куда бы «Верста Из» не бросала свой взгляд, не вызывало в ней чувства радости или восторга, а наоборот насыщало злобой. Голова её при этом недовольно покачивалась, а начес редких тонюсеньких волос наиболее ярко дорисовывал весь этот ходящий скелет. Переполненная злобой княгиня покидала очередную, не понравившуюся ей усадьбу. Уже с коня, она, что-то фыркнула и ускакала из жизни смотрительницы раз и навсегда.

Для скорейшего засыпания Мария баюкала сына старинной песенкой, и он – тут же засыпал. Каждое утро она радостно просыпалась и спешила к кроватке. Аукая и разговаривая, она целовала его, от чего Хлодвиг хохотал неудержимым смехом.

– Скажи мама, – просила она.

– М-м-м…, – Хлод пытался, повторить за ней.

– Скажи, люблю.

– Блю-ю-ю, – вторил малыш. И так, лепеча и повторяя, они беседовали, пока она не давала ему грудь.

Хлодвиг любил вставать и ходить по периметру кроватки, топал пухлыми ножками, вызывая у матери неописуемый восторг.

– Что хотело, Ваше Высочество?! – переспросила Мария. Она всё также оставалась в проёме двери, не желая тревожить конунга, но он позвал её, и она не могла его ослушаться.

– Вели бастарда отнести в лес, – чуть слышно, прошептал длиннобородый из-за бутылки, прячась от смущения под жёлтым колпачком.

– Отнеси, нагулёнка, в лес… – опьянело, изрёк конунг.

– Во!! В тебе заговорил, мужик!! Хвалю и преклоняюсь! Мне такие приказы, уже давно не даются, – странный посетитель попытался выдавить слезу, но она по-настоящему выступила из глаз. Чтобы скрыть это, он решил предать своим действиям развязности:

– Слушай, приятель! Нагни-ка её, чтобы она меня не видела. Уж больно не хочется опять лезть в бутылку. Я по-быстрому. Ну, не так как, ты, конечно, недонос.

– Кто недонос?.. – завопил смертельно упившийся конунг. – Я недонос?.. Да я тебе сейчас покажу, какой я… не недонос, – и Хальв повалил тиру на лавку. Но ничего нового он не преподнес и оттого вознегодовал, ещё больше.

– Вон!!! – орал истеричный правитель. – Быстрюка, в лес! И выколи ему глаза!! – он бешено затопал ногами, извергая несусветную брань.

– И принеси ещё пива! – негодуя, повелел хозяин в след уходящей рабыне.

«Несуразный» посмотрел на Марию – сквозь проемы шерстяной вязки шапочки и ужаснулся – увидев в глазах девушки застывший страх, обиду и откровеннейший ужас безысходности.

– Надо успокоить ее, – рассудил он, видя – как ей тяжело. – Даже, если это и не «ОНА».

Комом в горле застряла обида, слёзы подступали к глазам, но Мария, не подавая вида, вышла. Разом оборвалась её любовь к конунгу, и не тешила она себя больше ответным чувством. Разом, оборвалось всё, и мир почернел… и воздух… и солнце…. Всё почернело и горькое, горькое зерно поселилось внутри. Мысли теперь были только о Хлодвиге. Только о сыне.