Обрести себя - Виктор Родионов

её образ померк, и она стала мне безразлична.

Шло время…

С Ленкой тоже явно что-то происходило.

У нас стал бывать Стас, – он был уже в десятом, – он приходил к нам поиграть со мною в шахматы и посмотреть бабушкины книги. Когда Ленка была рядом, он играл как-то рассеяно, невпопад. Я видел взгляды, которые он тайком бросает на Ленку, и догадался: он был влюблён в мою сестрёнку!

Ленка с ним была весела, они болтали, хохотали и даже немного возились: ставили руки на локти и боролись ими. А потом иногда начинали шутливо препираться и толкаться, прямо как в детстве. Она была с ним… тем озорным мальчишкой из дворовой ватаги, – и как юношу она его, похоже, не воспринимала. И, как написали бы в романе:

«Она отвергла его любовь и тем разбила его юное сердце».

Вскоре Стас утратил интерес к «шахматам» и ходить к нам перестал.

Как оказалось, Ленка просто была влюблена в другого!

Я догадался об этом, когда однажды, войдя в комнату, обнаружил её сидящей в полутьме на подоконнике с мечтательным выражением лица. Она подняла на меня свои глаза, и в них было что-то такое, что я сразу решил: нужно оставить её одну.

Через некоторое время дверь нашей комнаты хлопнула, и я пошёл к себе. Ленка встретилась мне по пути. Она была спокойная и задумчивая. Задержав меня на мгновение, и чмокнув в щёку, она пошла дальше. Мне всё вдруг стало ясно!

Скорее из озорства, чем из любопытства, я как-то с улыбкой спросил её:

– Ну, и кто твой рыцарь?!

В ответ я ожидал услышать что-нибудь из рода «Дура-а-к!» или про секреты от девочек и мальчиков. Но она, опустив взгляд, просто ответила:

– Никто… Потом узнаешь.

Её вид умилил меня, и я обнял её…

Ни с того, ни сего, Ленка решила сшить себе платье. Она отродясь никогда не занималась рукоделием, а тут – раз, и надумала.

Вытащив из шкафа коробку с детальками от Зингера, она, повозившись с машинкой несколько вечеров, собрала её и наладила: на этом антиквариате стало можно шить.

Мама в молодости шила на Зингере, пока машинка не испортилась; и она взялась помочь Ленке.

Они долго что-то выбирали в журналах, обсуждали, рисовали на бумаге и вырезали выкройки, а потом скалывали их булавками, и Ленка в этих бумажных «платьях» вертелась перед зеркалом. Потом они выбирали ткань.

Всё это было долго, основательно, и создавало ощущение, что творится великое таинство.

«Это для Него!» – догадывался я, и меня это очень забавляло.

Раскроив ткани, Ленка сидела и сшивала куски белой ниткой. Она постоянно кололась иголкой и чертыхалась. Вроде, шов, как шов, но ей он казался неровным, или нитки путались, – она переделывала, – и упорно продолжала своё занятие. На мамины предложения о помощи, она отвечала:

– Я сама!

Наконец, подготовленные части платья были торжественно уложены на стол. Шитьё было намечено на воскресение.

В старших классах, после окончания уроков, никто обычно сразу не уходил, – толпились на крыльце, болтали, смеялись, кто-то тайком курил, – у всех были свои дела. Потом, собираясь небольшими компаниями, постепенно расходились.

В пятницу я пришёл домой немного позже Ленки, – после уроков у нас был классный час. Войдя в квартиру, я заметил, что Ленкино пальто висит на вешалке несколько небрежно, а туфли валяются на полу, как будто их в спешке просто сбросили.

«Приспичило», – подумал я и вошёл в комнату.

Нет, не «приспичило». Войдя в комнату, я услышал Ленкины всхлипывания и успел заметить, что заготовки платья комком валяются в углу. У меня сразу мелькнула догадка:

«Поссорились»!

Она, бывало, плакала и раньше, но в этот раз явно что-то было не так. Я не на шутку встревожился и, скинув с себя школьный пиджак, без стука вошёл к Ленке за ширму: она, не сняв школьной формы, лежала на кровати ничком и, вздрагивая, плакала.

Я опустился на колени и коснулся её плеча. Она слабо отмахнулась и опять всхлипнула. Не обращая внимания на её протесты, я лёг с ней рядом, подперев голову рукой, – какое-то чутьё подсказывало мне, что сейчас я должен быть рядом с ней. Я, я, и только я.

Я гладил её по голове, по плечам, по спине:

– Ленка, Леночка, сестрёнка моя любимая… – тихо шептал я.

Она постепенно успокоилась, повернулась на бок к стене лицом и подсунула кулачок под голову. Другой рукой она приводила себя в порядок, – вытирала лицо и сморкалась… Я решил ничего не спрашивать, – если захочет, – расскажет сама. Она молчала, молчал и я…

– Какая же я была дура, – наконец, тихо произнесла Ленка. – Угораздило влюбиться в такого подонка…

Она помолчала и добавила, уже со злостью:

– Он садист! Садист несчастный!

– Садист? – недоуменно спросил я. – Я его знаю?

– Вряд ли, – он из десятого «Б», – это уже не важно… Там, на крыльце, в школе, на парапете сидела кошка. Никого не трогала! А эти уроды решили подпалить ей усы! Они чиркали зажигалкой и подносили к её морде, кошка изворачивалась, а они не давали ей убежать… И хохотали! Ты бы слышал, как они хохотали! А он, – он вместо того, чтобы одёрнуть их, – он тоже хохотал! Ты бы видел эту глумливую рожу! Ненавижу его! Ненавижу!

Немного успокоившись и помолчав, она добавила:

– Я не сдержалась и при всех ударила его по лицу…

Сердце моё ёкнуло:

– Он… в порядке?..

– Да что с ним будет… Здоровый как боров!..

***

Я должен пояснить, что меня так встревожило: обычно она говорила «дала по морде», это частенько случалось, – в детстве. Но «ударила по лицу», – в нашей семье с некоторых пор это обозначало нечто другое…

В детстве, между мальчишками во дворе частенько случались стычки, – поводов было, хоть отбавляй. Чаще всего, из-за чего-нибудь сначала начиналась словесная перепалка, а потом мальчишки начинали толкаться:

– Дурак!

– От дурака слышу!

– Сейчас у меня получишь!

– Сам получишь!

Обычно, в результате потом один из них падал, а победитель, торжествуя, удалялся. И на этом всё заканчивалось. Но иногда, доходило и до потасовки, – бывали и синяки, и ссадины. Потом, остынув, мальчишки успокаивались и расходились. А через некоторое время, обычно мирились, сцепившись мизинцами рук:

– Мирись, мирись, мирись, – и больше не дерись!

Стас, когда сам не был участником ссоры, обычно вмешивался, и иногда ему удавалось вразумить своих младших приятелей ещё до того момента, когда дело доходило до драки.

Как-то раз, когда нам было ещё лет десять-одиннадцать, а Ленка ещё была «мальчиком», во время игры в футбол она «поцапалась» с Юркой, – спорили: гол был «от руки» или нет. Конфликт зашёл далеко: они уже толкались и обзывали друг друга. В то время я уже не боялся за неё, и не придал этому особого значения.

Но в тот раз случилось нечто необычное: Юрка плюнул Ленке в лицо! А она, недолго думая, «врезала» ему по морде! Юрка как-то странно осел и, упав, закатил