Второе дыхание (СИ) - Шабанн Дора

— Ох, Улечка, милая, да всё же совсем просто — возьми Леона себе! — блондинистая мать-ехидна лучится восторгом.

Я тоже лучусь, но негодованием, ужасом и паникой:

— Пардоньте, я, на минуточку, замужем. Или вы хором мне его усыновить предлагаете? Обновить ему мать до более молодой версии, прошу прощения?

— Ах, Ариночка, у вас такое острое чувство юмора семейное, да? — Нина Эдуардовна, повернувшись к маме, натужно хихикает.

Мама набирает воздуха, дабы достойно ответить, но выступить ей мешает раздавшееся из-за моей спины:

— О, маменька опять меня пристраивает в хорошие руки? Не, тут сразу видно, что хорошие, а в чём проблема тогда? Развод в нашей стране — практика распространённая.

Оглядываюсь. Персонаж к нам прибыл колоритный: под два метра ростом, косая сажень в плечах, аж футболка вот-вот потрескается, буйная копна золотисто-русых волос с видимым трудом удерживается на макушке широким кожаным шнурком, ехидные голубые глаза сияют на скуластом загорелом лице с квадратным подбородком. То ли молодой Тор, то ли Дольф Лундгрен в его лучшие годы.

А потом всё минутное очарование смывает мгновенно, ибо этот хмырь присаживается на широкий подлокотник моего кресла и притягивает меня же к себе за плечи.

— Руки убрали, юноша! — я почти рычу и вполне готова потыкать его крючком.

Две подружки — веселушки заливисто хохочут. Увы, я не в состоянии сейчас разделить это веселье:

— Ещё раз, для глухих, руки убрал и отсел от меня подальше. Я, когда злая, про хорошее воспитание и гуманизм забываю. Вполне могу тебя без глаз оставить.

— Лео, ну, что за выходки? Не позорь меня! — маменька этого нахала демонстративно негодует.

Фу, как же это стрёмно выглядит. Как в плохой комедии. Пора сворачивать весь дурацкий цирк, да и дети скоро вернутся:

— Не могу сказать, что рада знакомству, — фыркаю я довольно громко, утрамбовывая несчастного недоделанного единорога в сумку, — но было познавательно.

Встаю, стряхивая навязчивую чужую конечность с плеч. Залпом допиваю то, что осталось на дне моего бокала, и сухо информирую свою мать:

— Я оставлю в номере вещи и за девочками.

— Мы с тобой потом договорим, Уля! — несётся мне вслед.

27. Артем. Июль. Санкт-Петербург

Летняя терраса бара «Победа» на Московском в этом году вышла уютной. Погода вполне располагала, так что ужинать устроились на улице, в левом углу, с видом на памятник Чернышевскому и фонтан.

Влад с начала встречи был неестественно весел и оживлён, Артём же отвечал на пулемётную очередь вопросов односложно, а пока ждали заказ, пил воду, так как кофе не лез совсем.

После порции хинкали, цыплёнка на углях, а, главное, двух кружек светлого нефильтрованного, стало заметно, что братишку явно попустило. Он перестал сверкать глазами, гоготать, суетиться и беспрестанно тараторить, перескакивая с одного на другое.

Артём уже понял, что сейчас устаёт ещё сильнее, чем от работы. Он бесконечно далек от этой части кровных родственников. Ему сложно уследить за происходящим в семье отца, у Влада в офисе, у их общих знакомых на даче и у деда по отцовской линии в деревне где-то за Уралом. Да и не интересно.

А, когда младший длинно выдохнул и уткнул нос в пену, венчающую третью кружку, совсем расслабился, потягивая вполне приличный молочный улун:

— Чего стряслось? Не в вашей богадельне, не у наших общих родственников, а у тебя лично, о, юный падаван?

Влад отвёл глаза, потом поёжился, потом тяжело вздохнул и выдал такое, что Артём прилично удивился размеру призмы, искажающей реальность, которая, похоже, установлена у отца вместо стёкол в очках:

— Вы с Ульяной разводитесь, да? Поэтому ты здесь, а она с детьми и тётей Ариной на морях?

Пока мозги собирались в кучу и генерировали достойный ответ, Влад настороженно продолжал:

— Я писал Полине, спросил, чего лучше купить девчонкам, чтобы передать с тобой. Она, конечно, посоветовала, но сказала, что сейчас можно не пороть горячку, так как никого из них нет в городе. Я спросил папу, он ничего не знал. А потом мама звонила тёте Арине. Та сказала, что в роуминге, но, видимо, что-то сказала ещё, потому что мама позвонила мне и рычала. Но толком так ничего и не объяснила.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Нечего объяснять, потому что. Девочкам пришлось уехать сейчас, так как путёвка была куплена ещё зимой, а срочный проект на меня свалился в мае, и перенести всё это уже было нереально.

— Конечно, — неожиданно младший зло резанул его взглядом и упёрся им в окно, — все сначала так говорят, а потом — «попил водички, собрал вещички и досвидос», знаю я вот это вот всё.

— Влад, выдохни! Сейчас. Нет, у нас не только речь об этом не идёт, но мы даже скорее в другую сторону склоняемся…

— Четвёртую чертовку хотите? — искренний, какой-то детский восторг зажёг глаза, до этого затянувшиеся дымкой горькой печали.

Артём вздрогнул. На эту тему они с Улей договаривались ещё до свадьбы: детей у них по плану трое. План они выполнили. Этот.

— Вообще-то, мы хотели венчаться, — положил в чашку кубик сахара, хотя, улун предпочитал без добавок.

— Вот это да! — братишка удивился всерьёз, — прямо в соборе, со свечами и коронами? Жена в белом, с километровым шлейфом? Ты такой важный, во фраке, да? Чур, я свидетель!

— Ну, если тебе хочется, то, конечно — ты свидетель, — глотнуть чай, поискать сигареты, отложить пачку и взглянуть прямо в глаза: — Так что же всё-таки случилось у тебя?

Брат молчал достаточно долго — чайник улуна успел закончиться, а потом наконец решился:

— Вот, скажи мне, большой брат, как жить? Ну, жить правильно? Сразу как надо, без горьких потерь, без глупых ошибок? Как?

— Это, конечно, неожиданный вопрос, но я буду банален, — криво ухмыльнуться, вспомнив учёбу в институте, подработку на заводе и домашние дела, которые мать с бабушкой просто не вывозили, — поставить цель, наметить путь, определить допустимые потери и херачить! С утра до ночи, а иногда без сна и отдыха сутками. Всё ради достижения цели.

Брови домиком на лице парня под тридцать, это отдельного рода картина маслом:

— А потом? Ну, цель достигнута, а ты ещё не в могиле одной ногой? И чего?

— А потом, Владик, приходит время определяться, — наплевав на окружающих, потянуть к себе пепельницу, одуматься, хлебнуть улуна, — кто ты и чего стоишь на самом деле.

— Это как?

— Вот так. Приходит время решать — сдуться и доживать или ещё побарахтаться, — как же хочется курить. И тема такая, на разрыв сейчас. Он — кто? Что? Сдох? Сдулся? Или может…

Брат подхватывает со стола пачку сигарет и тянет за собой наружу, за угол веранды, подальше от людей, поближе к пепельнице:

— Эй, Тём, я не хотел. Ничего такого не думал. Всё норм. Справимся: и ты, и я. Мы же Никитские. Батя всегда говорит, что уж больно живучие.

Отшвырнуть так и не зажжённую сигарету, встряхнуть головой, взять себя в руки и успокоить младшего:

— Нормально всё. Батя, кстати, прав. Мы — такие, мастера по выживанию, Владик. Но хочется уже просто пожить…

— Поживём, не бери в голову! — рука Владислава, стискивающая плечо, сжимается до синяков. Скупое объятие, похлопывание по спине. Спешите видеть: братья Никитские приводят друг друга в чувство.

Артём смотрел на проносящиеся по Московскому машины, разгоняющие фарами сумрак подступившей ночи. Уже не белой, да. А они и в этом году с Улькой так и не выбрались прогуляться по набережной, на мосты поглазеть в белые ночи. Заняты были. Чем, бл*?

— Я тебе, братишка, сейчас одну вещь скажу, но только это секрет, — хмыкнуть на его понятливый кивок, всё же прикурить, изобразить дракона, как любит шутить жена, да.

Влад передвигается ближе, и они стоят рядом.

Плечом к плечу.

Два сына одной крови.

Два разделённых взрослыми ребёнка.

Двое. Рядом. Вместе.

— У нормального мужика всегда есть план. На жизнь, глобальный, ну, и так — по мелочи. Так вот, главное, это план 3Д: дом-дети-дерево. И вот его-то выполнить надо обязательно. Увы, проблема человека в том, что он, тварь такая, с первого раза по нормальному, без ошибок, не может, зараза! — затянуться, выпустить дым в засвеченное фонарями и вечерней иллюминацией небо.