Пугачев - Абрам Исаакович Гайсинович

человек? — спросил недоверчиво настроенный Пьянов.{57}

Этот вопрос был последним толчком, после которого смутные и неясные мысли Пугачева о выступлении под именем царя Петра III приобрели определенные очертания.

— Вот слушай, Денис Степанович, — последовал членораздельный, внушительный и торжественный ответ, — хоть поведаешь ты казакам, хоть не поведаешь, как хочешь, только знай, что я — государь Петр III.

Затем Пугачев рассказал одну из тех фантастических историй, на которые он был такой мастер: как гвардия заключила его, государя, под караул, а капитан Маслов освободил, как он «ходил в Польше, в Цареграде, во Египте, а оттоль пришел к вам на Яик». Пьянов поверил, потому что хотел верить, нужно было верить. Стоит ли выдавать свои сомнения, когда казакам так нужен избавитель.

Пьянов поверил, но «вдаль плодить речь оную запретил, боясь беды». Он пошел к знакомым надежным казакам, авторитетным в народе, рассказал им об об явившемся царе. Те выразили сочувствие «императору» и его планам, посоветовав только подождать до рождества: в настоящее время народ весь вразброде, «а к тому казаки все соберутся и мы поговорим обо всем этом с хорошими людьми».{58}

Жребий брошен! Беглый, гонимый, травимый казак выступает в роли императора, спасшегося от убийц. Он готов повести за собой все яицкое войско.

Пугачеву только тридцать лет, по жизнь состарила его преждевременно, и ему можно дать лет сорок. Он невысокого роста, у него темнорусые волосы и черная с проседью борода. Широкие плечи и тонкая талия. Острые, «страховитые» глаза. Шрамы на левом виске, шрамы на груди — память о походах, сражениях, болезнях. Он давно уже потерял родной дом, где-то далеко остались жена, дети. Давно уже лишился он пристанища, привык скитаться по большим дорогам, по еле различаемым тропинкам, по болотам. Жизнь бросала его из края в край своей и чужой страны. Но нигде не мог он осесть, зажить вольным человеком на вольной земле. Он скрывался У добрых людей, ускользал от преследователей. Перед ним прошли казаки и солдаты, купцы и крестьяне, чиновники и дворяне, турки и татары, пруссаки и поляки. Он искал воли для себя, для себя одного. Он нигде не нашел ее. Может быть, эта воля придет, если он попытается искать ее вместе с многими другими?

Он назвал себя императором. Чем он хуже других «Петров Третьих»? Правда, у других самозванцев ничего не вышло и кончили они печально. Но, может быть, у него-то и выйдет. Ведь он жил уже под чужими фамилиями, по чужим, фальшивым паспортам. Он выступал уже как атаман станин терских казаков, как богатый купец, поддерживающий связи с самим турецким султаном. Так ли это далеко до всероссийского императора? Самый воздух напоен слухами о народном царе, его ждут. Вот он и явился. Он станет во главе яицких казаков. Может быть, это и есть путь к воле? Это уже не та узенькая тропинка, по которой до сих пор пробирался он к свободе в одиночку, а широкая дорога, которая поведет его и тысячи таких же, как он, казаков к свободной жизни.

Решение Пугачева усиливалось еще тем простым соображением, что в сущности никакого выхода из тупика для него не было. Куда ему итти? Домой являться нельзя. Снова бродить по стране, скрываясь от людей? Кому от этого польза? К тому же долго скрываться не удастся — его поймают, и тогда опять тюрьма, гауптвахта, цепи, кандалы…

Конечно, только человек сильной воли, большой решительности и смелости мог согласиться выступить в роли «императора». Пугачев, не соглашавшийся покорно тянуть лямку подневольного казака, неоднократно уходивший из-под арестов, ускользавший из самых запутанных положений, обладал необходимыми для новой роли качествами.

Но предстояло еще немало испытаний. Неделю пробыл Пугачев в Яицком городке. Он ходил по базару, прислушивался к народной молве: казацкие разговоры только прибавили ему энергии, рождали смелые планы. Но пока, как советовал Пьянов, приходилось ждать. Пугачев сшил себе пестрядинную рубаху, купил несколько кусков холста, а вспомнив, что он еще носит личину рыботорговца, купил несколько сазанов и отправился назад в Мечетную.

По дороге он остановился на Таловом умете. Здесь он поведал Оболяеву — «Ереминой курине» — о результатах пребывания в Яицком городке, увиделся с Григорьем Закладновым. Закладнов успел уже ввести в курс дела казака Никифора Гребнева, тот рассказал обо всем охотившемуся в этих местах будущему виднейшему пугачевцу Чике-Зарубину.

По дороге спутник Пугачева Филиппов отстал — страх обуял его. Пожалев, что впутался в опасное дело, он отправился в Мечетную к управителю и сотскому и выдал им все, что знал о новоявленном Петре III. Пугачев в это время поехал в Малыковку. Вскоре туда прибыли сотский и управительские посланные и арестовали его.

Пугачев решительно отрицал свою вину: ничего он Филиппову не говорил и яицких казаков не подговаривал. Управитель «сек ево батожьем, но однако ж он и из-под батожья ни в чем не признался».{59} Управитель заметил на теле Пугачева «кнутобойные» следы и потому «выспрашивал, не солдат ли, не барский ли я беглый человек, а между тем все-таки секут немилосердно батогами».{60} Пугачев не признавался. Не добившись желаемого ответа, управитель заковал подозрительного казака в ручные и ножные кандалы и отправил его в симбирскую Провинциальную канцелярию.

По дороге Пугачев пытался подговорить и подкупить конвойных. То ли конвойные запросили слишком много, то ли у него денег не было, бежать не удалось.

В Симбирске переговоры о взятке возобновились. Речь шла уже о подкупе не только конвойного Попова, доставившего Пугачева в Симбирск, но и подьячего и секретаря. Денег у Пугачева не было, он все ссылался на суммы, якобы хранившиеся у Филарета. Попов запросил Филарета. Игумен денег, конечно, не прислал, и Пугачева направили в Казань. Здесь ему прочитали филипповский донос. Пугачев от всего отпирался. Он говорил, что действительно, будучи пьяным, назвал себя перед Филипповым Петром III, но казаков к побегу не подговаривал.

С самозванством и самозванцами не шутили, особенно с такими, которые действовали среди взбунтовавшихся яицких казаков. Сам казанский губернатор Брандт приехал посмотреть на преступника. Самозванец имел очень жалкий вид. Казалось невероятным, чтобы такой несчастный человек мог выдавать себя за императора всероссийского и поднимать казаков на бунт. Брандт донес в сенат, что «все это произошло от сущего его [Пугачева] невежества»…{61} и что он не видит необходимости придавать особое значение этому делу. Губернатор предлагал судить казака на основании указов о беглых из Польши и «учинить ему, Пугачеву, наказание кнутом и послать