Лишь - Эндрю Шон Грир

порога зовет его по имени, и он вздрагивает. Это организатор: машет рукой, кудрявая белая грива всклокочена, лицо гротескного багрового цвета. Лишь мчится к нему.

– Вчера мы с вами разминулись, вы уж простите, – говорит организатор. – У меня были другие дела, но эту панель я не пропущу ни за что на свете.

– А Мэриан здесь? – тихо спрашивает Лишь.

– Все будет нормально, не переживайте.

– Я хотел бы увидеться с ней до…

– Она не приедет. – Организатор кладет тяжелую ладонь ему на плечо. – Нам вчера вечером сообщили. Она сломала бедро; ей, знаете, уже под восемьдесят. Досадно, у нас для вас двоих было столько вопросов.

Лишь ожидал, что его сердце тут же воспарит гелиевым шариком облегчения, но вместо этого оно только скорбно сдувается.

– И как она?

– Передает вам наилучшие пожелания.

– Но как она себя чувствует?

– Ничего. Нам пришлось поменять планы. Вашим собеседником буду я! Минут двадцать я буду говорить о своих работах, а потом спрошу вас о встрече с Браунберном, когда вам был двадцать один год. Я правильно запомнил? Вам был двадцать один год?

* * *

– Мне двадцать пять, – врет Лишь незнакомке на пляже.

Юный Артур Лишь сидит на пляжном полотенце подальше от воды в компании трех молодых людей. Сан-Франциско, октябрь 1987 года, семьдесят пять градусов тепла, и все вокруг ликуют, словно дети в первый снег. Никто не идет на работу. Все собирают урожай домашней конопли. Льется солнечный свет, сладкий и желтый, как дешевое шампанское, початое и теперь уже слишком теплое, что торчит из песка под боком юного Артура Лишь. Аномалия, вызвавшая потепление, породила и невероятно высокие волны, согнавшие геев с их излюбленного скалистого закутка в гетеросексуальную часть Бейкер-бич, где они засели в дюнах и смешались с натуралами. Перед ними: свирепствующий серебристо-синий океан. Артур Лишь слегка опьянел и немного под кайфом. Он голый. Ему двадцать один год.

Незнакомка – топлес, с медным загаром – заводит с ним разговор. На ней солнечные очки; в руке сигарета; ей где-то за сорок. Она говорит:

– Надеюсь, ты нашел достойное применение своей молодости.

Лишь, восседающий по-турецки, розовый, как вареная креветка, отвечает:

– Ну не знаю.

Она кивает.

– Ты должен ее промотать.

– Что?

– Загорай на пляже, как сегодня. Пей, кури и побольше занимайся сексом. – Она затягивается. – Нет ничего печальнее, чем юноша двадцати пяти лет, рассуждающий о фондовом рынке. Или о налогах. Или, прости господи, о недвижимости! Об этом ты еще наговоришься, когда тебе будет сорок. Недвижимость! Я бы всех, кто в двадцать пять лет хочет что-то там рефинансировать, отправила на расстрел. Говори о любви, о музыке, о поэзии. О вещах, которые в молодости считаются важными, а потом забываются. Проматывай каждый день, вот тебе мой совет.

Он дурашливо смеется и оглядывается на друзей.

– Похоже, у меня неплохо получается.

– Ты голубой, дружочек?

– А, – улыбается он. – Ну да.

Один из его друзей, плечистый итальяноподобный мужчина чуть за тридцать, просит юного Артура Лишь намазать ему спину, что очень забавляет загорелую даму. Цвет спины говорит о том, что кремом ей уже не поможешь, но Лишь прилежно выполняет работу и получает нежный шлепок по заду. Делает глоток теплого шампанского. Волны становятся все мощнее; люди плещутся в них, хохочут, радостно визжат. Артуру Лишь двадцать один: мальчишеская худоба, ни намека на мускулы, светлые от природы волосы выжжены пергидролем, ногти на ногах выкрашены красным, и вот он сидит на пляже Сан-Франциско в этот прекрасный день, в этот ужасный год, и ему жутко, жутко, жутко. Сейчас восемьдесят седьмой, и СПИД не остановить.

Незнакомка все еще курит и смотрит на него.

– Это твой кавалер? – спрашивает она.

Лишь бросает взгляд на итальянца и кивает.

– А кто тот симпатяга по другую руку от него?

– Мой друг Карлос.

Голый, мускулистый, побуревший на солнце, блестящий, как лакированная столешница из капа[29], юный Карлос поднимает голову с полотенца при звуке своего имени.

– Вы, мальчики, такие красивые. Повезло твоему мужчине. Надеюсь, он долбит тебя до умопомрачения. – Она хохочет. – Мой меня раньше долбил.

– Вот уж не знаю, – вполголоса говорит Лишь, чтобы итальянец его не услышал.

– В твоем возрасте нужна любовная драма.

Он заливается смехом и пробегает рукой по своим выжженным волосам.

– Вот уж не знаю!

– Тебе когда-нибудь разбивали сердце?

– Нет! – выкрикивает он сквозь смех, подтягивая колени к груди.

Спутник незнакомки, прежде почти скрытый из виду, поднимается на ноги. Ладная фигура бегуна, солнечные очки, подбородок Рока Хадсона[30]. Нудист. Сначала смотрит сверху вниз на нее, потом на юного Артура Лишь, потом во всеуслышание объявляет, что идет купаться.

– Ненормальный! – говорит она, приподнимаясь на локтях. – Да там ураган.

Он отвечает, что уже плавал во время ураганов. У него легкий британский акцент, а может, он просто из Новой Англии.

Незнакомка поворачивается к Лишь и смотрит на него поверх очков. Ее глаза подведены таусинным карандашом.

– Молодой человек, меня зовут Мэриан. Сходи, пожалуйста, с моим безрассудным мужем. Поэт он, конечно, великий, но плавает неважно, и, если он утонет, я этого не переживу.

Юный Артур Лишь послушно встает с полотенца и улыбается той улыбкой, которую приберегает для взрослых. Мужчина приветственно кивает.

Мэриан Браунберн надевает черную соломенную шляпу с широкими полями и машет им вслед.

– Идите, мальчики. Позаботься о моем Роберте!

Небо отливает синевой ее теней, а когда они с ее мужем заходят в воду, волны ожесточаются, точно огонь, которому скормили охапку хвороста. Вдвоем они стоят под солнцем и смотрят на эти ужасные волны осенью этого ужасного года.

К весне они будут жить вместе в хижине на Вулкан-степс.

– Нам пришлось наскоро поменять программу. Как видите, у нее новое название.

Но Лишь, подкованный только в немецком, не в силах разобрать, что написано на листочке. Все бегают туда-сюда, предлагают ему воду, вешают на лацкан микрофон. Но Артур Лишь все еще стоит под калифорнийским солнцем, в проливе Золотые Ворота, в восемьдесят седьмом. «Позаботься о моем Роберте». Теперь она старушка, сломавшая бедро.

«Передает наилучшие пожелания». Ни капли злобы. Абсолютно никаких чувств.

Организатор по-товарищески подмигивает ему и шепчет на ухо:

– Кстати. Хотел сказать. Таблетки сработали на ура!

Лишь окидывает его взглядом. Это из-за них он такой пунцовый и гротескный? Что еще здесь продают престарелым мужчинам? Может, у них найдется таблетка для тех, кому мерещится увитое плющом окно? Она сможет стереть этот образ из головы? Стереть голос, который говорит: «Поцелуй меня на прощание»? Стереть смокинг или хотя бы лицо сверху? Стереть все девять лет? Роберт сказал бы: «Работа тебя исцелит». Работа, распорядок, слова тебя исцелят. Это единственное средство, и Лишь знает, что гению оно поможет. Но что, если ты не гений? Что даст тебе эта работа?

– Какое название? – спрашивает Лишь. Организатор дает программку Артуро. Лишь утешает себя мыслью, что завтра летит в Италию. Испанский ему осточертел. Устойчивый вкус мескаля