Адрес командировки - тюрьма - Даниил Корецкий

— Честный бродяга зоны не путает, ему скрывать нечего! — вмешался Зубач.

— Погоди! — оборвал его Микула и снова обратился к Резаному: — Ты мне еще много фуфла прогнал! Что за гоп-стоп чалился обе ходки… И на плече тигр выколот! А откуда тогда наколка бакланская? Она постарее, вон выцвела уже…

— С пьяни накололи… Еще по воле — молодой был, дурной…

— Да? А над губой что за шрамик?

— Где? А-а-а… — Резаный потрогал лицо. — Махался со зверями, гвоздем ткнули…

— А может, ты что-то выводил? — снова заулыбался своей изобличающей улыбкой Зубач. — Может, там у тебя точка была вафлерская?

— Ах ты, сука!

Резаный стремительно бросился вперед, но калмык упал ему под ноги, и пудовый кулак не дотянулся до улыбки Зубача. Туша здоровяка второй раз грохнулась на пол, и тут же на него со всех сторон обрушился град ударов. Зубач, Микула и Катала с остервенением впечатывали каблуки в прогибающиеся ребра. Резаный попытался подняться, но Скелет запрыгнул сверху и принялся подпрыгивать, будто танцевал чечетку. Калмык, сбросив грубый ботинок, молотил по неровно остриженному затылку, словно заколачивал гвозди тяжелым молотком.

Еще несколько человек толпились вокруг, явно желая принять участие в расправе, но не могли подступиться к жертве.

— Пустите меня! Дайте я! — Еще не оправившийся от побоев Груша оттащил калмыка и несколько раз изо всех сил лупанул Резаного по голове, так что тот влип лицом в пол. По грязному бетону потекли струйки крови. Крупное тело безвольно обмякло.

Расписной стоял в стороне и безучастно наблюдал, как избитого новичка приводили в чувство. Нашатыря в камере не было, поэтому его вначале облили тепловатой водой из-под крана, а потом Скелет принялся со всего маху бить по окровавленным щекам и крутить уши так, что они хрустели.

Наконец Резаный пришел в себя и застонал. Нос был расплющен, все лицо покрыто кровью.

— Давай, сука, колись — кто ты в натуре есть?! — Скелет поднес бритву к приоткрывшимся глазам, и веки тут же снова накрепко сомкнулись, как будто тонкая кожа могла защитить от тусклой, замызганной стали.

— Чистый… я, — с трудом выдохнул Резаный. — А фуфло прогнал для понтов, для авторитета… За хулиганку чалился, а хотел за блатного проканать… Потому "четверку" назвал и кликуху новую придумал… Но ни с ментами, ни с петухами никогда не кентовался… Корешей не закладывал, у параши не спал… Проверьте по "шестерке", там подтвердят. Чистый я…

— И какая твоя погремуха? — спросил Микула.

— Верблюд… Но за это не режут…

Зубач ухмыльнулся и вытянул вперед палец:

— Еще как режут! Ты ершом[59] выставился. За это многих кончили!

Микула поморщился и хлопнул его по руке.

— Слушай, Зубач, с тобой хорошо говно хавать — ты все наперед забегаешь! Кто за хатой смотрит?!

— Гля, он в натуре обнаглел! — поддержал смотрящего Скелет, поигрывая бритвой.

Зубач огляделся. Катала смотрел в сторону, от Расписного поддержки ожидать тоже не приходилось. Зато сзади мрачно нависал хмурый Груша, а сбоку примерялся к его ногам калмык.

— Ша, братва, все ништяк, — примирительным тоном сказал Зубач. — Я только свое слово сказал: надо с него спросить как с гада!

Микула выдержал паузу, оглядывая соперника с ног до головы.

— А я так думаю: Верблюд свое уже получил. Баклан — он и есть баклан. Пусть сворачивается и идет в шерсть[60]. Только…

Смотрящий протянул руку Скелету:

— Дай мойку!

Тот послушно положил на испачканную пеплом ладонь половинку лезвия.

— Держи! — Микула бросил бритву на грудь Верблюду: — Чтобы через час у тебя фуфловых регалок не было!

Избитый хулиган тупо уставился на щербатый обломок металла.

— Да вы на своего посмотрите, — дрожащая рука указала на Расписного. — Ему небось половину шкуры срезать надо!

— Привяжи метлу[61]! — Расписной замахнулся. — Еще хочешь?

Верблюд втянул голову в плечи и замолчал.

— Ровно час! — повторил Микула.

Кряхтя и охая, Верблюд поднялся, взял бритву и доковылял до своей шконки. Закурив сигарету, он беспомощно осмотрелся по сторонам.

— Помочь? — подскочил к нему юркий и обычно незаметный Хорек. Он получил девять лет за то, что изрубил топором соседа, но хвастал, что за ним много трупов. Это был отвратительный тип — неврастеник и психопат. Вытянутая хищная мордочка, бледная, в крупных порах кожа, сквозь редкую щетину белесых волос просвечивает сальная кожа головы. Постоянный оскал открывал узкие длинные зубы. С ним никто не кентовался, но и никто не связывался. — За это будешь в обязаловке. Следующую дачку[62] мне отдашь! Замазали[63]?

Верблюд нехотя кивнул:

— Только чтоб не больно…

— Ага, сладко будет! Будто хурму хаваешь…

Хорек сноровисто расстелил полотенце, набросал сверху смятых газет, на них положил левую руку Верблюда.

 — Челюсть, возьми, чтоб не дергался…

Мрачный цыган с выдвинутой вперед нижней челюстью намертво зажал конечность ерша.

— Ну, держись! — Хорек осклабился и принялся срезать с безымянного пальца Верблюда воровской перстень — квадрат с разлапистым крестом.

Лезвие было изрядно затуплено, дело шло медленно. Верблюд в голос кричал, кровь бежала струей, впитывалась в газеты, брызгала на полотенце и простыню, красные пятна покрыли и лицо Хорька. Это его, похоже, распаляло: высунув язык, он остервенело кромсал палец ерша.

— А! А-а! А-а-а-а! — истошно заорал Верблюд.

— Хватит! — сквозь зубы сказал Челюсть. — Уже все!

Хорек неохотно оторвался от кровавого дела.

— Еще бы надо подчистить… Давай охнарик!

Вынув изо рта Верблюда сигарету, он прижег рану. Верблюд задергался, крик перешел в вой, тошнотворно завоняло паленым мясом. Замотав распухший и покрасневший палец носовым платком, ерш обессилен но откинулся на тощую подушку.

Но долго разлеживаться было нельзя, потому что с левого плеча нагло скалил зубы не по рангу наколотый тигр. По площади он многократно превосходил перстень.

С трудом поднявшись, Верблюд, пошатываясь, подошел к углу людей.

— Слышь, Микула, я уже не могу… Разреши не резать… Я его поверху зарисую… Смотрящий подумал.

— Как братва? Разрешим?

Скелет пожал плечами. Калмык согласно кивнул.

— Пусть заколет, чтоб видно не было. Какая разница…

Но Зубач решительно воспротивился:

— Ни хера! Как решили! Ответ должен быть…

— Пусть по полной раскручивается, сука! — поддержал его Груша.

— Резать! — крикнул Хорек. Микула развел руками:

— Раз братва не разрешает — режь!

Верблюд опустился на колени и зарыдал навзрыд.

— Я уже не могу! Разреши до завтра… Ну хоть до вечера…

Зубач в упор смотрел на Микулу и улыбался. Смотрящему негоже обсуждать свои решения, а тем более отменять их. Так можно потерять авторитет.

— У тебя полчаса осталось! — заорал Микула. — Иначе башку отрежем!

— Режьте, что хотите делайте, не могу… — безвольно выл Верблюд.

— Слышьте, чо он квакнул? — ухмыльнулся Скелет. — За базар отвечаешь? А если мы хотим тебе очко на английский флаг порвать?

Неожиданно Челюсть схватил Верблюда за предплечье и осколком стекла трижды крест-накрест полоснул по тигриной морде.

— И все дела! — презрительно процедил он.

— Ой, точняк? — Верблюд не успел даже вскрикнуть и теперь, не веря в столь быстрое избавление, изгибал шею, пытаясь рассмотреть изрезанное плечо.

— Убери харю!

Челюсть молниеносно нанес еще три пореза.

— Вот теперь точняк!

Кровь залила остатки запрещенной татуировки. Когда раны заживут, от нее останутся только шрамы. Инцидент был исчерпан.

Глава 5 СНОВА БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

Вызов в ЦК КПСС и для председателя КГБ все равно что приглашение на Страшный суд. Особенно если вызывает не инстуктор, не завсектором, не заведующий отделом и даже не один из всемогущих секретарей, а сам Генеральный. При таком раскладе нет неприкасаемых, тут не спасают самые высокие должности и тяжелые, шитые золотом погоны — ибо здесь можно их в одночасье лишиться, превратившись из главы могущественного ведомства и многозвездного генерала в обычного инфарктника-пенсионера. Впору вспомнить все грехи, определить причину вызова и молиться, чтобы пронесло.

Генерал армии Рябинченко прознал, что вызов связан с операцией "Старый друг". Внимательно изучив всю документацию, с папкой во влажной ладони и сопровождающими — начальником Главного управления контрразведки генерал-майором Вострецовым и непосредственным исполнителем подполковником Петруновым — он прибыл на Старую площадь.

Подполковник остался в огромной, как футбольное поле, приемной — ему и сюда-то был путь заказан: не его уровень, если бы не желание начальников иметь под рукой козла отпущения, для немедленной компенсации пережитых унижений, он бы вообще не попал в это здание.