Адрес командировки - тюрьма - Даниил Корецкий

— Что за херня! Мы спорили, что я в карты не сяду!

— Разве? Про карты разговора не было. Давай у смотрящих спросим!

— Это точно, про карты речи не было, — подтвердил Зубач. Скелет согласно кивнул.

— Был базар про игру на интерес, — буднично объяснил Катала. — Ты в нее сыграл. Мы договорились, что расчет сразу. Где мой стольник?

Лицо Резаного вспотело, он затравленно огляделся.

— Это лоховская. Я платить не буду!

Микула придвинулся ближе.

— Ты имеешь право на разбор. Пиши малевку старшим, как раз сейчас и погоним.

— Точно, у меня все готово. — Калмык, сверкая раскосыми глазами, протянул пахану скатанную в узкую трубку газету, туго, виток к витку, обмотанную по всей длине резинкой от трусов.

— Давай сюда!

Микула привязал тонкую нейлоновую нитку из распущенного носка к сломанной спичке, а спичку вогнал в изготовленную из жеванного хлебного мякиша "пулю", вставил ее в трубку и передал калмыку. Расписной смотрел с интересом, встретив его взгляд, Микула пояснил:

— Менты здесь все время "дороги" рвут… Приходится стрелять… Пока попадешь так, чтоб прилипла, задолбишься совсем! Да и легкие надо иметь охеренные… Вон у него хорошо выходит.

— Шестая, принимай "коня"! — оглушительно заорал калмык в наглухо заплетенное проволочной сеткой окно. — Шестая, "коня"!

— Я так скажу, Володя, — доверительно обратился Шнитман к Расписному. Уже то хорошо, что зона-то политическая в лесу!

— А чего хорошего? — мрачно отозвался Вольф, наблюдая, как калмык осторожно просовывает свою духовую трубку сквозь неровное отверстие в сетке. Кто знает, что написал смотрящий в очередной малевке да что пришлют в ответной…

— Воздух там хороший, свежий, лесной! Это очень Для здоровья полезно…

— А-а-а…

В пересыльной камере Владимирской тюрьмы содержалось всего пятнадцать человек, и в отличие от Бутырки здесь можно было дышать, но свежести в этой спертой, вонючей атмосфере явно недоставало.

Калмык сделал долгий вдох и, прижавшись губами к трубке, резко выдохнул. Резаный настороженно наблюдал со своей шконки. По лицу было видно, что он не ждет от ответа ничего хорошего.

С третьей попытки калмыку удалось прилепить хлебную пулю к решетке шестой камеры, а еще через несколько минут привязанная к нитке записка, трепыхаясь, как насаживаемая на булавку бабочка, протиснулась в щель и исчезла. Новая "дорога" просуществовала до вечера, и по ней успел вернуться ответ.

— Давай сюда, братва! — махнул все еще черноватой ладонью Микула.

Расписной, Катала и Зубач были приняты в сто восемнадцатой хате как авторитетные арестанты, их сразу включили в блаткомитет. Они неторопливо подошли, потеснили Грушу со Скелетом и стали за спиной смотрящего. Калмыку места не хватило, и он сопел в стороне, не видя малявы и не контролируя ее содержания. Настоящий, опытный бродяга так бы себя не вел. Значит, он просто тупой "бык".

Микула развернул маленькую, сильно измятую бумажку с косо оборванным краем, тщательно разгладил и принялся вслух читать корявые карандашные строчки.

— "Любой спор на интерес и есть игра на интерес". Потом перевернул малевку и прочел текст с другой стороны листка:

— "Эту рыбу никто из честных бродяг не знает. На "четверке" он точняк не был. Пинтос про него не слыхал. Смотрите сами и решайте по нашим законам…"

Микула медленно свернул записку, подумал.

— Ну, Груша, чего делать будем? — спросил он, обернувшись к одному из своих подручных. Чувствовалось, что смотрящий не особенно разбирается в таких делах.

— Ну, эта… Давай малевку по хатам прогоним… Как решат…

— Скелет?

— Давай… Спросим…

— Чего вы фуфло гоните! — возмутился Зубач. — Кого еще спрашивать? Нам самим надо разборняк чинить. Расписной, тащи его сюда!

Зубач явно перехватывал инициативу, и ясно было как божий день, что он хочет схавать Микулу и стать на его место.

Вольф подошел к шконке спящего новичка и уже хотел нагнуться, чтобы похлопать по одутловатой харе.

— Притворяется, гнида, — предупредил кот. — Поберегись, у него мойка[57] в клешне.

Этого Расписной не ожидал. После тщательного шмона на приеме ему казалось, что ничего запретного пронести с собой в камеру невозможно. Но веки здоровяка действительно напряжены и чуть подрагивают, у спящих они расслаблены. И руки сжаты в пудовые кулаки…

Не приближаясь вплотную, Вольф уперся ногой в бок лежащему и резким толчком с усилием сбросил стокилограммовую тушу на бетонный пол. Раздался глухой удар, вскрик и тут же рев бешенства.

— Паскуда, на Резаного тянешь! Распишу, как обезьяну!

С неожиданной ловкостью новичок вскочил и бросился на Расписного, целя зажатой между пальцами бритвой ему в лицо. Автоматическим движением тот поймал толстое запястье, левой несильно ударил в челюсть и, отжав откинувшуюся голову плечом, взял локтевой сгиб противника на излом.

— Бросай, сука! Ну!

Сустав противоестественно выгнулся, связки затрещали.

— Пусти… Сломаешь…

Бритва неслышно звякнула о бетон, Скелет поспешно схватил ее и отскочил в сторону.

— Вот так. Пошел!

Деваться было некуда. Чтобы ослабить боль, Резаный привстал на носки и послушно семенил туда, где его ждал готовый к разбору блаткомитет. Но похоже было, что настроение у первого стола переменилось.

— Гля, — забыв про запрет, присвистнул Груша, и ему никто не сделал замечания. Застыл, неестественно вытаращив глаза, Скелет.

С явной оторопью смотрели Катала и Микула. Смотрели не на Резаного, а на Расписного, будто он являлся виновником предстоящей разборки. А Зубач криво улыбался нехорошей, понимающей улыбкой.

Волк понял, что упорол косяк. И тут же сообразил — какой.

— Гля, братва, где это он таким финтам научился?! — обвиняющим тоном задал вопрос Груша. Он обращался к камере, и ее ответ мог вмиг бесповоротно определить дальнейшую судьбу Расписного. Если этот ответ не опередить…

— У ментов, где же еще! — сквозь зубы процедил расписной, выпустил Резаного из захвата и толкнул вперед, прямо к Микуле. — Мы с пацанами в Аксайской КПЗ три месяца тренировались. Клевый приемчик, он мне не раз помог.

— Чему ты еще у ментов выучился? — медленно спросил Зубач, не переставая улыбаться.

— А вот гляди! — Не поворачивая головы, Расписной растопыренной ладонью наугад ударил Грушу. Раздался громкий хлопок, Груша пошатнулся и резко присел, двумя руками схватившись за ухо.

— За что?! — крикнул он. — Ты мне перепонку пробил! За что?

— Не знаешь?! — Ударом ноги Расписной опрокинул Грушу на спину. — А отвечать за базар надо?!

— Да что я сказал?

— Вот что! И вот! И вот! — Расписной остервенело бил лежащего ногами, лицо его превратилось в страшную оскаленную маску. Груша дергался всем телом и утробно стонал. Но это был урок не столько Груше, сколько всем остальным. — Что еще тебе показать? — спросил Расписной, наступив Груше на горло и пристально глядя Зубачу в глаза. — Показать, как шеи ломают?

— Ты не борзей! — Зубач наконец согнал с лица улыбку. — В дому по людским законам живут! Ты чего беспредел творишь?

— А по закону честного фраера[58] ментом называть можно? Да за это на пику сажают! Щас я ему башку сверну, и любая сходка скажет, что я прав!

Груша пытался протестовать, но из перекошенного рта вырывался лишь сдавленный хрип.

— Тебя еще за честного фраера никто не признал! — пробурчал Зубач и отвел взгляд. — И ментом тут никого не называли. Отпусти его, потом разбор проведем. Сейчас речь об этой рыбе!

Он повернулся к Резаному. Остальные арестанты, молча наблюдавшие за развитием событий, с готовностью переключились на предполагаемую жертву. Расписной убрал ногу, Груша надсадно закашлялся, жадно хватая воздух, и быстро отполз в сторону.

— Давай для начала рассчитайся за спор, — сказал Микула потерявшему свою наглость Резаному.

— Где мой стольник? — Катала протянул руку, требовательно шевеля пальцами.

— Я… Я завтра отдам. — Новичок смотрел в сторону и бледнел на глазах.

— А, так ты фуфломет! — презрительно протянул Катала и безнадежно махнул рукой. — А мы с тобой как с честнягой…

— Со спором все ясно, — подвел итог Микула. — А что ты вчера мне сказал? Новичок молчал.

— Ты мне сказал, что на "четверке" зону топтал. А оказалось — это фуфло! Резаный громко сглотнул.

— Ты мне сказал, что Пинтос тебя знает? — продолжал Микула. — И это фуфло! Что ты теперь скажешь? Как перед людьми объяснишься?

— Ну чего особенного… На "четверке", на "шестерке"… Какая разница, они почти рядом… — неубедительно пробубнил Резаный. — А Пинтос просто забыл. Я же не по его уровню прохожу. Парились неделю вместе на пересылке, думал, он помнит…