Перемена - Лейла Элораби Салем

Мишенька, наплачется он с ней, наплачется, помяните моё слово.

— Ах, тётушка, не говорите этого, не упоминайте. Мне и самой дурно становится от их забот.

Анна Васильевна выставила вперёд нижнюю губу, её чуть продолговатое лицо с тонким длинным носом приобрело плаксивое выражение. Как женщина она никогда не отличалась привлекательностью, однако, по части сплетен была в первых рядах, прислушивалась к каждому разговору, запоминала ненароком брошенную кем-то фразу, дабы потом, в кругу таких же сплетниц блистать полученными новостями, передающимися из уст в уста. Но не смотря на видимые столь явно недостатки, Анна Васильевна была доброй женой и прекрасной матерью троих детей, кумушки-тётушки за это безгранично обожали её и ставили в пример своим легкомысленным, беспечным дочерям. Надежда Марковна с первых дней полюбила супругу своего дорогого племянника; женщины — одна молодая, цветущая, другая — почти отжившая свой век, в делах и заботах растерявшая былую красоту, как-то сразу нашли общий язык, и не успела Анна Васильевна попривыкнуть к новой семье, а Надежда Марковна всюду брала-водила её с собой, отдавая ей предпочтение перед другими родственницами, что вызывало неприступную ревность у её дочерей и недовольство свекрови новоиспечённой жены.

Сейчас обе они ехали в одном экипаже, перемывали косточки Вишевским, обсуждали подарки, присланные гостями в честь младенца и впервые не заметили, как пронеслось время, а экипаж въехал на главную улицу одного небольшого уездного городка, представляющего собой один длинный проспект, где расположились вдоль дороги дома главы города, чиновничьи и нотариальные конторы, а также воздвигнутый недавно большой собор — слишком красивый, слишком величественный для сего места и оттого выглядевший ярким пятном на сером фоне. От проспекта тонкими нитями протянулись иные улицы, переулки и тропы; там картина была более удручающая, угрюмая. Здесь не было ничего из того, что могло бы вызвать интерес у человека образованного, любознательного, и уж тем более вызвать чувство презрения, брезгливости у истинного эстета с тонким вкусом ко всему прекрасному. Только единожды взглянув на эти улицы с разбитыми дорогами, покосившимися от времени заборами, на старые обшарпанные лавчонки со скудным товаром, где чаще толпились бедно одетые женщины да сновали тут и там мелкие воришки. За каждым углом примостились бродяги да пьяницы: эти выкрикивали бранные слова проезжающим экипажам. предлагали непотребное спешащим по своим делам женщинам и девицам, клянчили копейки у случайных прохожих. Жандармы ежедневно разгоняли бессовестных попрошаек, некоторых ловили и отправляли в ямы, но в остальном предпочитали не вмешиваться — до тех пор, пока горожане самовольно не устраивали бои с пропойцами, если те особенно нахально обращались с чьей-либо женой.

В стороне — а это там, где начинались дачи благородных господ — в тихом, охраняемом месте, расположились дома купеческие, дворянские, мастерские художников, квартиры, где давали под аренду комнаты мечтательным учёным. Здесь всё казалось иным, будто другим городом. Вымощенная гравием ровная дорога, аккуратные газоны, посаженные тополя. Тихое, мирное небо над головой, только в воздухе иной раз раздавались цокот копыт и стук колёс, а хатем вновь всё замирало. На такую улицу въехал экипаж с Анной Васильевной и Надеждой Марковной, проехав несколько минут, остановился у высоких, покрытых свежей краской ворот. Анна Васильевна глянула на спутницу, пояснила:

— Я решила заехать в гости к матери; она давно зовёт меня да мне всё недосуг. Вот — выдалась свободная минутка. Матушка будет счастлива нас встретить.

Та моргнула пару раз, собираясь с мыслями: слишком долог был их путь, слишком долго пробыли они в гостях у Вишевских, чтобы навестить кого-то ещё, но делать нечего: приглашение принято, а мать — святое, дабы пренебрегать дочерним долгом. К тому же, рассудила в душе Надежда Марковна, с Анной Васильевной и её семьёй к неё сложились весьма тёплые, миролюбивые отношения, а род Велеевых, из которых происходила супруга племянника, отличались на редкость радушным гостеприимством и ворота их домов всегда оставались открытыми для жданных, нежданных гостей.

Анна Васильевна постучала в ворота, за той стороной раздались торопливые шаги, навстречу гостям вышел дворецкий, увидев перед собой дам, широко улыбнулся, чуть склонив голову, дал им войти на подворье. Сам просторный двор, казалось с первого мгновения, несколько запущенным, но вот через спустя пару минут, присмотревшись по сторонам, начинаешь понимать и любить сей милый уголок, поросший плющом, сиренью, жасмином и диким виноградом, а перед высоким крыльцом кубообразного, двухэтажного дома были посажены кусты роз, только пока, в этот апрельский холодный день, всё стояло спящим, голым, мрачным, шиль кое-где белел белый снег, перемешанный с мокрой липкой грязью.

Входная дверь внезапно распахнулась, из дома донеслись громкие женские голоса, затем всё стихло, а ещё через пару секунд на крыльцо быстрым шагом вышла женщина средних лет, высокая и статная, с весьма привлекательным, пригожим лицом, что свидетельствовало о былой юной красоте. Одета она была в тёмно-синие платье в мелкий цветочек, белые воротник и манжеты драпированы тонким кружевом, голову покрывал светлый чепец, несколько старомодный, но смотревшийся в принципе органично в сочетании со всем домашним обликом женщины. Анна Васильевна сделала шаг навстречу, с протянутыми руками воскликнула:

— Маменька! Как же я счастлива видеть вас в добром здравии!

Женщины обнялись, расцеловались в обе щёки; за Анной Васильевной последовала Надежда Марковна, которая в поздравлении не забыла высказать-выплеснуть всю ту радость от нынешней долгожданной встречи.

— Вы бы частенько к нам заглядывали, Надежда Марковна! Хотя понимаю вас, ибо не очень-то хочется ехать из столицы в наше захолустье, — проговорила добродушная хозяйка.

— Что вы такое говорите, Вера Аркадьевна? Неужто наша старая дружба не разрушит все преграды?

— Коль так, тогда прошу в гости.

Три женщины вошли на крыльцо, Анна Васильевна спросила у матери:

— Маменька, что за крики были в доме? Неужто стряслось нечто?

— Ах, милая, не упоминайте мне, — и обернувшись к Надежде Марковне, пояснила, — пришлось оттаскать кухарку за косу. И подумать только: эта дурёха посмела отойти от печи, где варился обед, ради того, чтобы перемолвиться словечками с другими девками, а вернулась — обед пригорел. А я как вошла, так и вспылила.

— Сочувствую вам, Вера Аркадьевна. У самой, что ни слуга, так остолоп, оттого я глаз с них со всех не спускаю, держу в строгости, а иначе по миру пустят. Душа холопская такая — признаёт лишь силу.

Они прошли внутрь: в комнате оказалось много теплее,