Перемена - Лейла Элораби Салем

старушку, несколько осунувшуюся, белокожую, с длинными собранными локонами, убелённые сединой, видела её по-детски наивный, добродушный взгляд, её импонировало то, как Тишинёва ухаживала за её дочерью, как не отходила от той ни на шаг, сидя у изголовья кровати.

Роды оказались долгими, затяжными. Роженица, то устав, впадала в дремоту, то резко просыпалась — и тогда дом оглашал крик. Марфа Ивановна с одной стороны, Мария Николаевна — с другой поддерживали Лиззи. та слышала сквозь пелену их тихие голоса:

— Ну же, милая, ещё немного, потерпи. Всё образуется.

— Почему дитя не желает появляться на свет? — в сердцах кричала роженица.

— Всему своё время, доченька. Всему своё время.

Михаил Григорьевич сидел внизу в гостиной. Сам бледный, напуганный, он сновал туда-сюда, из угла в угол, пробовал даже закурить, но ничего не получалось. Он наотрез отказался от обеда и ужина, а когда до его слуха доносился истошный, дикий крик жены, весь замирал, чувствуя, как в груди отчаянно бьётся сердце.

В гостиную робко заглянул дворецкий испросить барина приказа. Вишевский лишь махнул обессиленной рукой: думать он ни о чём не мог.

— Вам бы отдохнуть часок-другой, — проговорил дворецкий.

— Не желаю ничего, всё во мне бушует-восстаёт против всего.

— Вы не волнуйтесь, барин. с вашей супругой, дай Бог, всё обойдётся.

— Почему ребёнок не желает появляться на свет? — задал тот же вопрос Михаил Григорьевич, что и Елизавета Андреевна четверть часа назад.

— Господь сам распоряжается, кому какая минута отведена.

Дворецкий вдруг резко умолк, весь дом окружила непонятная-волнительная тишина, в которой время словно остановилось, весь мир замер в предвкушении чего-то нового, необычного. И в ту же секунду анфилады, длинные переходы огласил-заполнил детский крик.

— Слава Тебе, Господи, — осенив себя крестным знаменем, прошептал дворецкий.

Вишевский сам того не помня, стремглав ринулся наверх, вихрем ворвался в опочивальню, где собрались несколько женщин. Впервые он заметил медный таз, окровавленные полотенца, немного напуганную Марфу Ивановну с трогательной улыбкой на лице, затем перевёл взгляд на широкое ложе, где под крытым балдахином лежала на подушках бледная Елизавета Андреевна, её распущенные волосы раскидались по подушкам и концами свешивались с кровати, почти касаясь пола. Лицо её и сейчас сохраняло красоту, только лишь капельки пота поблескивали при свете свечей да синие тени залегли под глазами после бессонной ночи.

К нему приблизилась Мария Николаевна, протянула завёрнутый маленький комочек.

— Поздравляю, Михаил Григорьевич, с рождением наследника, — тихо молвила та, стараясь казаться веселее, ибо страх за жизнь и здоровье дочери не покинул её до сих пор.

Вишевский аккуратно, несколько трясущимися от волнения руками принял новорождённого, с нежностью глянул в его маленькое, крохотное личико — светлые ресницы, голубые глаза, белоснежная кожа — обличием пошёл в отца. На глазах Михаила Григорьевича навернулись слёзы, он будто парил над землёй, в неизведанной выси, всё внутри смешалось-перекрутилось от новых чувств, а тут вот он — живой, настоящий, маленький человечек, плоть от плоти его. Только в этот миг, лишь взглянув в детское личико, Вишевский понял, для чего жил и живёт на этом свете. Осторожно ступая на одеревенелых ногах к ложу жены, он передал младенца в её руки, сказал, обращаясь к ней одной:

— Спасибо, моя дорогая, за наследника. Это наш сын и я нарекаю его Иваном.

Стоящая рядом Марфа Ивановна всхлипнула и, схватив платок, выбежала из комнаты, дабы поплакать вволю в одиночестве. Мария Николаевна пустилась следом за ней, на бегу торопливо приказывая служанкам покинуть покои, чтобы счастливые новоиспечённые родители побыли бы одним.

IX ГЛАВА

Елизавета Андреевна вскоре пошла на поправку после разрешения от бремени, и когда её здоровью более ничего не угрожали, Михаил Григорьевич разрешил открыть двери поместья для долгожданных гостей. С тех пор не проходило ни дня, чтобы кто-нибудь из родственников — близких или дальних не приехал к ним с поздравлениями и подарками для Ивана Михайловича. А сколько им пришлось выслушать всякого рода комплиментов и благопожеланий от кумушек и кузин, которые, несколько завистливо осматривая молодую мать с ног до головы, в тайне восхищались её великолепными нарядами, про себя отмечали, что, дескать, роды не испортили её красоты: и волосы также остались длинными, и талия тонка и сама она стройна и свежа. Уезжая, они осыпали Вишевских поцелуями, благословляли их на долгую счастливую жизнь, но стоило им только отъехать от ворот имения, как вся их скрытая зависть вырвалась наружу в злой поток негодования.

— Заметили ли вы, Надежда Марковна, как глядела на нас Елизавета Андреевна? Взгляд точно у царицы, недовольной своими холопами, а ведь мы ничуть не уступаем ей ни в знатности, ни в богатстве, — не выдержала всё же, съязвила кузина Михаила Григорьевича, обращаясь к родной тётке своего супруга — низенькой, полноватой старушке с хмурым лицом.

— Многое вы не знаете, Анна Васильевна. Только и разговору за её спиной было, а ведь сплетни быстро передаются из уст в уста, особенно в столичном свете, где всё на виду и где все друг друга знают.

— Какие сплетни? Поведайте мне, Надежда Марковна.

— Ах, я же запамятовала, что вы в то время были непраздны и чаще оставались дома, но моя средняя дочь, вышедшая замуж за отставного генерала-вдовца, ныне является завсегдатаем светских балов, от неё-то я и услышала, что наш Мишенька повстречал Елизавету Андреевну в театре, где она была со своими родителями, и в беспамятстве в неё влюбился, хотя отец его сватал к княжне Добролюбовой, да Михаил наотрез отказался от столь выгодной пассии, выбрав в жёны дочь не самого родовитого дворянина, к тому же заядлого картёжника и… Ой, Господи, прости меня, — она перекрестилась, добавила, перейдя пости на шёпот, — поговаривали, будто Калугин — отец Елизаветы Андреевны изменял своей жене — женщине весьма благородной, добродетельной, кроткого нрава, которая годами терпела его вспыльчивый нрав, из-за чего растратила всё своё здоровье. Но, хотя нельзя о мёртвом говорить худо, да только ясно одно: яблоко от яблони недалеко падает.

— О чём вы говорите, Надежда Марковна?

— А то, что Елизавета Андреевна нравом пошла в отца: такая же строптивая и непослушная. Да, красоту она переняла у матери, но что касается нравственности, то тут дела неладные. Бедный, бедный наш