Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Тем временем Михаил Фриновский, арестованный одновременно с Ежовым, давал показания, что «совместно со своими сообщниками Евдокимовым Е. Г., Ежовым Н. И.» участвовал «в создании антисоветской заговорщической террористической организации в войсках и органах НКВД, поставив целью свержение в СССР социалистического государственного строя», попутно признаваясь в работе на все мыслимые разведки мира.

И лишь один Евдокимов, арестованный ещё в ноябре, пять месяцев стоял на своём: «Предъявленное мне следствием обвинение в измене Родине я признать не могу. Родине я никогда не изменял, ни в каких контрреволюционных или антисоветских организациях или группах не состоял. Наоборот, за время пребывания в рядах партии и на работе в органах ВЧК – ОГПУ, я вёл решительную борьбу со всеми проявлениями контрреволюционной и антисоветской деятельности».

Но потом сдастся и Евдокимов.

На суде Ежов откажется от всех показаний, сказав, что дал их под пытками. Евдокимов в своём последнем слове скажет: «Я не был сволочью, но стал таковым на предварительном следствии, так как не выдержал и начал лгать, а лгать начал потому, что меня сильно били по пяткам».

Всех троих расстреляют.

* * *

С приходом Берии волна арестов стремительно пошла на спад. Бабель был последним из числа крупных писателей, угодивших за решётку. Большое количество арестованных возвращалось домой – но не все, увы, не все.

Оставались вне досягаемости Ваня Клеймёнов и жена его Маргарита – её приговорили к восьми годам тюрьмы. По поводу Ивана Шолохову в ведомстве теперь уже Берии сказали: «Ваш друг слишком горяч был». Никакой надежды на его возвращение не дали. Он запрашивал о судьбе Маргариты – возможен ли пересмотр дела. Ответа пока не было.

Оставался за решёткой товарищ Ефим Пермитин – сидел в Бутырке и ждал суда.

Держали в неволе сына Платонова.

Но это – люди ближайшего круга.

А сколько Шолохову писали со всех концов страны, надеясь, что вот он-то поможет! Писали оставшиеся без кормильца. Писали оставшиеся без работы. Писали оставшиеся без надежды.

Матери Маргариты, дражайшей Евгении Левицкой, Шолохов горько жаловался: «Писательское ремесло очень жестоко оборачивается против меня. Пишут со всех концов страны и, знаете, дорогая Евгения Григорьевна, так много человеческого горя на меня взвалили, что я уж начал гнуться. Слишком много для одного человека».

Луговой, наблюдавший Шолохова из недели в неделю, позже скупо отчитается: «Из своих сбережений он многим помогал. Очень часто писал записки мне или предрика с просьбой сделать то или другое отдельным людям, звонил с этой целью по телефону. Пачками сам приносил или присылал с кем-либо заявления граждан в райком партии и райисполком с пометками, что нужно сделать по тому или иному заявлению. На приём граждан и рассмотрение их писем и заявлений он очень много тратил времени. Многочисленные письма из других районов и областей он со своими соображениями посылал в те районы для принятия мер. На переписку с организациями по письмам и заявлениям, на обратную почту он расходовал в среднем в месяц до 1000 рублей…» Месячная зарплата рабочего составляла тогда 110 рублей в месяц.

В своё время у Шолохова сложилась дружба с двумя золотыми мужиками: звали их Иван Иванович Попов и Никодим Александрович Тютюнников. Оба участники Гражданской войны, кавалеры ордена Красного Знамени. Прочитав «Тихий Дон», они направили Шолохову письмо, что хорошо бы ему написать о происходившем на хуторе Подкущевском на Кубани в 1920 году. Шолохов отнёсся к предложению серьёзно – съездил, познакомился с мужиками – оказалось: там действительно событий на целую книгу. Завязший в незаконченных историях Гришки Мелехова и Семёна Давыдова, за новую прозу так и не взялся – но отношения с Поповым и Тютюнниковым поддерживал.

В 1937 году Попова арестовали. Иван Иванович исхитрился – мир не без добрых людей – и переслал Шолохову весточку из тюрьмы. Шолохов мог бы её прочитать и тут же сжечь над пепельницей – всё не Луговой, не Логачёв, не Красюков, мало ли чем Иван Иванович занимался на Кубани и с кем в последние годы дружбу водил? Но нет, Шолохов и Поповым тоже занялся. Матрёне Павловне, жене его, 5 июля 1939 года писал: «Недавно меня известили, что дело Попова И. И. будет пересмотрено. Надеюсь, что в скором времени Ваш муж будет освобождён».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Всё пошло на лад и у Цесарской. Сама она была уверена, что помогло ей заступничество жены Владимира Молотова, но писатель Марк Колосов утверждал, что это Шолохов замолвил о ней слово. Цесарскую пригласили в Главное управление кинофотопромышленности: мы слышали, Эмма Владимировна, у вас какие-то сложности? Она выложила перед начальником управления рекламу фильма «Тихий Дон», где вместо её фамилии были чёрные крестики. Начальника московского кинопроката тут же вызвали на ковёр и отчитали.

Цесарскую вернули в кино. Весной 1939-го на советские экраны вышел фильм «Девушка с характером», Шолохов наверняка его видел. В главных ролях Валентина Серова – новая кинозвезда, будущая жена Константина Симонова, – и Эмма Цесарская: уже не жена врага народа, а, согласно сюжету фильма – героиня-орденоносица, символ советской женщины.

Эмма заметно пополнела, вошла в стать. В работе теперь у неё были два новых фильма – в одном из них она снова играла с Абрикосовым. Ухаживать за ней Шолохов больше не станет, но нежное чувство сохранит; они ещё не раз увидятся и с его подачи у неё случится несколько новых ролей. Так он отблагодарит её за когда-то пережитое им неразделённое чувство.

* * *

Пока Ефим Пермитин находился под следствием, выяснилось, что он был колчаковским офицером. Если б не вёл антисоветских разговоров, может, никто бы на его прошлое внимания и не обратил. Служили или работали у белых, как было сказано, и Валентин Катаев, и Леонид Леонов, и Пётр Павленко, и драматург Евгений Шварц, и Всеволод Иванов – но их всех опасность миновала. 15 августа 1939 года Пермитин был осуждён на 5 лет ссылки в Казахстан.

Зато случились подвижки в платоновских делах. 27 августа Платонов сообщил своему товарищу писателю Александру Ивановичу Вьюркову: «На Дмитровке есть некоторое прояснение, виделись с главным шефом учреждения. Но наше дело едва ли пойдёт быстро, так что мы не надеемся на быстрый результат. Сегодня или завтра приедет Михаил Александрович [Шолохов], буду с ним видеться. Он кое-что для меня сделал – увижусь и поговорю, а там видно будет». (На Дмитровской улице находилась Прокуратура СССР.) Платонов писал «кое-что» по одной простой причине: он ещё не знал результатов шолоховской помощи и боялся сглазить.

Мария Александровна Платонова, жена писателя, вспоминала: «Шолохов нам рассказал, что когда он просил Сталина, тот вызвал Берию. “Зачем тебе этот мальчишка, отпусти его”, – говорит ему Сталин. Берия что-то ответил – и тут они стали ругаться по-грузински матом. Ничего у Шолохова тогда не вышло. Позже он опять просил у Сталина».

О той же встрече Шолохова со Сталиным по поводу сына Платонова писал прозаик Лев Гумилёвский:

«Как-то, не слишком поздним вечером, я застал Марию Александровну не в своей комнате, с книгой в руках, а на кухне, и Андрея Платоновича – не за своим рабочим столом, а расхаживающим по комнате. Открывая мне дверь, Мария Александровна объявила:

– Шолохов приехал. Должен сейчас прийти!

И Андрей Платонович, здороваясь со мной, прибавил:

– Может быть, он что-нибудь сделает… для Тошки!

Затем пришёл Шолохов… На его кожаной куртке, привинченный, сиял золотом орден Ленина. Как бы смущаемый этим сиянием, Михаил Александрович, поздоровавшись с нами, снова вышел в переднюю, оставил там куртку и, вернувшись в одной рубашке, сел за стол. Когда подали водку, он первым делом предложил выпить:

– За старшего товарища по нашему ремеслу!

Тост относился ко мне и тронул меня. Затем уже пили без тостов, забывая за разговором о церемониях, лишних между своими, тогда как я всё-таки был новым знакомым. Я вскоре ушёл, чтобы не мешать старым друзьям говорить совсем откровенно, зная, что разговор к тому же должен идти о вызволении Тошки из беды.