Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Лукин эти письма сам в станице Вёшенской видел: полные мешки в буквальном смысле.

«Те читатели, которые ожидали счастливого конца, ошиблись. Но ошиблись и все. Конец романа необычайно сложен и в то же время ошеломляет очевидной, исключающей все другие варианты, верностью решения».

«И разительнее всего – та гармония, которая сливает воедино буквально всё, что дано в этой книге – строгая обусловленность любой, мельчайшей детали, каждая из которых служит единству замысла; мужественный лаконизм. Прочтя её, долгое время остаёшься как бы оглушённый её силой. Эта книга значительна, в числе прочего, тем, что она заставляет думать. И одно из размышлений – о том, какой большой художник живёт в наше время».

В апреле восьмая часть романа была прочитана по Всесоюзному радио. Все 500 тысяч советских радиоприёмников от недавно вошедшего в состав страны Бреста до Владивостока рассказывали о мытарствах белогвардейца и бандита Григория Мелехова.

Зачем Сталин позволял это делать сейчас, в 1940 году?

Это прежде «Тихий Дон» мог пригодиться ему в борьбе с Троцким, Сырцовым, Сокольниковым – хотя, заметим, в прямом смысле для этого он так и не использовался. Но сейчас всех этих людей уже не было. Сейчас страна, напротив, нуждалась в единении накануне жесточайшего поединка.

К чему советским гражданам был Григорий Мелехов – измученный, потерявшийся человек? Кого он был способен мотивировать и вдохновить? Зачем было писать о нём во всех крупнейших советских газетах? Издавать описание его мытарств самыми большими из возможных тиражами?

* * *

Правый крен в советской идеологии начался ещё в 1936 году и с тех пор лишь нарастал.

С одной стороны, молодая советская республика создавала свой героический иконостас: командиры Гражданской войны – Чапаев, Котовский, Щорс, Пархоменко – и люди труда и доблести: стахановцы, полярники, лётчики, трагически погибший Валерий Чкалов.

С другой – началась реабилитация таких фигур, как Иван Грозный и Пётр Великий. В 1937 году вышла первая серия, а в 1938-м – вторая кинокартины «Пётр Первый», снятой по роману Алексея Толстого. Режиссёром выступил Владимир Петров – тот самый, что собирался делать «Поднятую целину», и о котором шептались, что он у Деникина контрразведкой командовал. Фильм прошёл с оглушительным успехом. Но ещё большим событием стал выход в 1938 году картины «Александр Невский» Сергея Эйзенштейна. Директор московского кинотеатра «Художественный» рассказывал журналистам: «Со времён “Чапаева”, вышедшего в 1934 году, не было такого наплыва зрителей, как в эти дни».

За картиной Эйзенштейна последовали исторические фильмы о Кузьме Минине и Дмитрии Пожарском, Александре Суворове и Богдане Хмельницком. В Третьяковской галерее – при огромных очередях – выставляли «Воззвание Минина к нижегородцам» Пескова, «Торжественный въезд Александра Невского в Псков» Угрюмова, «Покорение Сибири Ермаком» и «Утро стрелецкой казни» Сурикова, «Конец Бородинского сражения» Верещагина, «Полтавскую победу» и «Взятие Берлина 28 сентября 1760 года» Коцебу. Были отреставрированы памятники генералам Багратиону и Кутузову, архитектурный ансамбль на Куликовом поле. Открыли для туристов Троице-Сергиеву лавру. В 1940 году вышло секретное предписание ЦК партии о необходимости интерпретировать во всех исторических и литературных произведениях правление Грозного, как прогрессивное.

На фоне этого, может быть, были не столь заметны, но, пожалуй, не менее важны два других события. 18 июня 1939 года на пароходе «Мария Ульянова» в СССР из эмиграции вернулась Марина Цветаева – великая поэтесса, прославившая Белую гвардию. А 11 сентября Анна Ахматова, – жена расстрелянного поэта Николая Гумилёва, считавшегося «белогвардейцем», хотя к Белому движению он отношения не имел и в Гражданской войне не участвовал, – подала заявление о вступлении в Союз советских писателей.

11 декабря того же года на закрытом заседании президиума Союза Фадеев ходатайствовал о выделении «в срочном порядке» Ахматовой самостоятельной жилплощади, а также о предоставлении ей пенсии и безвозмездной ссуды в размере 3000 рублей единовременно. В состав президиума входил и Шолохов, но его в тот день не было.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

5 января 1940 года Ахматову приняли в Союз писателей. В январе она передала стихи для публикации в журнале «Ленинград», после чего Лидия Чуковская, летописец жизни поэтессы, записала в дневнике: «Целые дни теперь приходят и приходят изо всех редакций». 16 января был заключён договор с Ленинградским отделением Гослитиздата на сборник новых стихов Ахматовой, а уже 26 января – договор с издательством «Советский писатель» на книгу избранного. Начали готовиться к выходу в серии «Библиотека поэта» тома Андрея Белого, Велимира Хлебникова и Сергея Есенина. Все они выйдут в 1940 году.

2 апреля Шолохов был введён в состав комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства: при Совете народных комиссаров. Сталин считал: уровень советской культуры достиг высот, позволяющих появиться подобной премии – с огромным денежным вознаграждением, разом способной перевести любого советского творца в статус обеспеченного человека. При этом он желал, чтоб премия имела вес не только внутри страны, но была объективно значимой для всего мира.

Возглавил комитет Владимир Иванович Немирович-Данченко, символизировавший связь советской культуры с дореволюционной. У Немировича имелось всего три заместителя. Помимо Шолохова, ими стали режиссёр Александр Довженко и композитор, дирижёр, педагог Рейнгольд Глиэр. Все они к тому времени являлись безусловными международными величинами. На следующей иерархической ступени находились 46 членов комитета – от Асеева, Фадеева и композитора Исаака Дунаевского до скульптора Веры Мухиной и актёра Николая Черкасова.

Должность эта стала очередным признаком полного доверия к Шолохову и абсолютного его признания.

Но как он этим доверием воспользовался!

8 мая сборник Ахматовой «Из шести книг» в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» был подписан в печать. Шолохов, пользуясь новыми полномочиями, немедленно выдвинул его… на Сталинскую премию. Не Бедного с Безыменским, не Сельвинского с Кирсановым – да мало ли в Стране Советов правильных поэтов, – а гумилёвскую вдову. Едва ли возможно в связи с этим говорить о реабилитации Белого движения. Не только в Советском Союзе были немыслимы подобные процессы – эмигрантские сообщества, быть может, даже в большей степени не были готовы к примирению. Однако определённые тенденции на сближение всё-таки просматривались – и Шолохов в известном смысле подгонял их.

Безусловно, им с Фадеевым, обладающим и вниманием первого лица, и номенклатурным весом, было проще. Никто, однако, подобных заданий и полномочий ни Фадееву, ни Шолохову не давал. Звонков от Поскрёбышева в связи с этим не поступало. Едва почувствовав изменения в атмосфере, именно они – два, между прочим, бывших рапповца, – начали работать на опережение. Заходя порой слишком далеко.

Шолоховская инициатива со Сталинской премией воспринята, увы, не была. Мало того что этот вёшенский недобиток вознёсся над всей пролетарской литературой со своим белогвардейским романом – он ещё и вдову белогвардейца, явную декадентку, тянет на премию имени великого Сталина! Ахматова коротко вспоминала: «Пошли доносы…»

«Доносы» в данном случае надо воспринимать в широком смысле: доносить на орденоносца и депутата Верховного Совета было бы теперь себе дороже. Начало сгущаться и закручиваться чёрное завихрение мнений и пересудов в литературной среде.

Многие трагедии той эпохи были зачастую не столько результатом работы репрессивного аппарата, сколько последствиями жесточайшей и низкой зависти коллег. И если автору белогвардейской эпопеи, носившему на лацкане кожаной куртки орден Ленина, никто ничего сделать уже не мог, то Цветаевой и Ахматовой приходилось куда сложнее.

Готовившийся к выходу сборник Цветаевой не вышел по причине одной отрицательной внутренней рецензии. Кандидатура Ахматовой была отклонена опять же самими литераторами. Однако Шолохов и Ахматова виделись – скорее всего, это произошло в апреле 1940 года. У Шолохова в библиотеке имелась книга с дарственной надписью Ахматовой. Что там было написано – мы, увы, не знаем: книга пропала.