Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

все оставалось почти точно таким, каким было два дня назад. Этот человек демонстрировал психопатическую аккуратность. Единственное изменение состояло в том, что стоял здесь теперь другой запах – запах старого дома. Окно было закрыто от океанского ветра, и не чувствовалось красноречивого намека на рыбий эликсир или на парфюм.

Повсюду в доме стояла тишина. Роза ушла куда-то с тетушкой Наоми – это был первый выход старушки из дома почти что за год. Этим утром приходил доктор Гарибальди и был отправлен домой после его восклицания о том, что выздоровление Наоми чуть ли не попахивает чудом. К тому же, как сказал доктор, он в жизни не сталкивался с подобной болезнью, которую до сих эмоционально именовал «общее истощение», а потому его удивление, вероятно, было не таким уж искренним, каким могло быть. Он обнаружил признаки внутреннего кровотечения, и это его беспокоило, но пока Наоми не сдаст анализы… однако Наоми в данный момент анализы не интересовали.

Пеннимана тоже не было в доме. Как и миссис Гаммидж. Эндрю и Пиккетт закрыли двери на дверные цепочки. Если кто-то попытается открыть входную, они услышат дерганье двери и свернут свое занятие, потом выйдут через заднюю дверь в гараж, дверь запирать не станут, а будут делать вид – если потом возникнет разговор о запертой двери, – что, мол, понятия не имели, что входная дверь заперта. Никто не будет знать, что они копались в вещах Пеннимана, кроме, конечно, самого Пеннимана. Он из тех людей, что приклеивают слюной волоски к передней стенке комода и к передку ящика, а потом проверяют – не открывал ли кто ящик.

Но кому до этого есть дело? Пенниман знал, что он у них на крючке. А они знали, что они на крючке у Пеннимана. Так каковы же были шансы сторон? У Эндрю возникло искушение не скрывать следы их вторжения. Может быть, ему стоит проникать сюда два-три раза на день в течение всей недели, пусть у Пеннимана голова болит. Пенниману придется прийти к выводу, что все эти проникновения и мелкий грабеж не преследовали никакой цели, что было очень правдоподобно, поскольку ни Эндрю, ни Пиккетт не имели ни малейшего представления о том, что они ищут.

Эндрю похлопал себя по карману. В кармане лежал эластичный кальмар из коробки с овсянкой. Он вытащил игрушку, принялся ее разглядывать, усмехнулся, отметив выражение неулыбчивой мудрости на лице кальмара. Он отправится в один из носков Пеннимана. Пиккетт не одобрил бы такую идею. Он ко всему происходящему относился с дьявольской серьезностью. Чего он, однако, не понимал, так это явно не менее серьезного отношения к происходящему самого Пеннимана, что придавало особую красоту идее кальмара в носке. Пенниман будет не в состоянии понять, откуда взялся этот кальмар, как не смог понять происхождения письма. И Эндрю не сомневался, что и Пиккетту история с письмом оказалась не по уму. «Ты что там написал?» – спросил у него озадаченный Пиккетт. Потом он повторил про себя несколько раз ответ Эндрю, словно пробуя его на язык. «Не понимаю, – сказал он наконец, – при чем тут сигареты? Вроде песенка такая была, что-то типа «Кури, кури, кури эту сигарету»? Как там дальше?»

Он принялся напевать мелодию себе под нос, вспоминая слова, словно пребывая в убеждении, что в стихах скрыто какое-то послание; вполне возможно, что и скрыто[82]. Он так ничего и не понял. Такие вещи целиком и полностью принадлежали интуитивной сфере, а не сфере рефлексирования; невозможно было после долгих размышлений родить что-то иное, кроме чепухи. Вот почему такие вещи оказывали на людей вроде Пеннимана столь замечательное воздействие. Эндрю знал, что лучше всего рассказать Пиккетту про кальмара уже потом, постфактум. Он чуть не рассмеялся вслух, представив себе, как Пенниман натягивает на ногу носок, ни о чем таком не подозревая, а потом вздрагивает от ужаса. Что это – огромное насекомое? Отрезанный палец? Он вытряхнет эту дрянь на пол, встанет, отойдет подальше. Его лицо побледнеет, и он выругается…

– Ты займись бюро, – сказал вдруг Пиккетт из другого конца комнаты. – Да проснись ты наконец. Давай закончим уже и уйдем отсюда к чертям собачьим.

Эндрю моргнул.

– Да, конечно.

Пиккетт опустился на колени перед альковом с кроватью и осторожно вытащил ящик.

– Нужно все делать без нажима. Мы не должны оставить ему ни малейших улик.

– Называй меня Скользкий Сэм[83], – сказал Эндрю, выдвигая ящики комода в поисках носков. Наконец он нашел их, все они были вытянуты во всю длину и лежали маленькими стопками, начинались стопки со светлых тонов, а заканчивались темными. Эндрю засунул кальмара в носок кремового цвета в середине первой стопки, а потом аккуратно прощупал края ящика и дно между носками. Ничего там не обнаружив, он открыл ящик пониже – в этом лежало нижнее белье, главным образом шелковое. Одна только мысль о поисках в этом ящике вызывала у Эндрю отвращение, но он пошарил и здесь. Под шортами и футболками лежали могучие эластичные джоки[84], обшитые сетчатым пластиком для более надежного сохранения формы и напоминающие экзоскелет цефалопода или какой-то особо отвратительной амфибии. Изготовлены они явно были по особому заказу. Эндрю тихонько присвистнул и вытащил их из ящика.

– Положи назад, – прошипел Пиккетт.

– Какого черта!.. – начал Эндрю. – Ни у одного человеческого существа определенно!.. – Он вдруг смолк. Его осенила идея: переложить кальмара из носка в эластичные джоки, бросить, как ведро в колодец. Он мог бы натянуть резинку джоки на оконную створку и выстрелить кальмаром, как из рогатки, в окно общей комнаты Кена-или-Эда. Он снова выдвинул ящик с носками, чтобы вытащить кальмара, но остановился, подумав, не пускает ли он этим своим действием вразнос всю их затею? Ведь использование джоки в качестве рогатки для стрельбы кальмаром совершенно очевидно нарушит главное правило, требующее художественного изящества. Достигаемого тем или иным способом. Лучше не вдаваться в подробности – каким. Что ж, он пойдет на компромисс и просто оставит кальмара в джоки. Ведь Пиккетт согласился с тем, что Пиннемана следует выбить из колеи? Согласился. Эндрю посмотрел на Пиккетта, стоявшего к нему спиной, и вернул сделанные на заказ джоки на их прежнее место, выровняв все лежащие там вещи, и закрыл ящик.

В среднем ящике лежали одни рубашки – утомительное множество рубашек, накрахмаленных, застегнутых на пуговицы и сложенных. Ему пришло в голову, что в интересах избыточности он почти без всякого риска для себя может вообразить сотню резиновых существ и волею того же воображения запустить их в