Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Большинство снов не так просты, — пожала плечами Аттилия. — Что тут толковать? Неужели что-то не ясно? Все так очевидно. Или вы не понимаете? Вы по-прежнему влюблены.

* * *

Покидая отель, Алессандро чувствовал, что оставляет владельцев в час крайней нужды. Они, однако, если судить по дочери хозяина, которая стояла за стойкой, когда Алессандро уезжал, совершенно не жалели об его отъезде. Лето выдалось суетливым и прибыльным. Обычно в сентябре постояльцы разъезжались, и они уже мечтали о зимнем покое.

Но Алессандро переполняло чувство вины. Девушка за стойкой не могла понять, почему он хвалит отель, в лучшем случае, средненький, будто это дворец на швейцарских озерах. Когда же после похвал он настоял на том, что она может не возвращать ему деньги за оставшуюся неделю, ее глаза широко раскрылись. Она будто почувствовала холодные воды озера, разбегающиеся по обе стороны от катера, который привозил их гостей. И солнце освещало их дорогие меха. А уж обслуживание, о котором он говорил, в полной мере подходило бывшим кардиналам и обедневшим аристократам, никогда здесь не бывавшим, но никак не тем гиперсексуальным макакам, за которыми отец подглядывал в замочные скважины.

— Мне очень жаль, — заверил ее Алессандро.

— Все нормально, — ответила она. — Ждем вас в следующем году.

— Я собирался остаться еще на неделю, но получил срочный вызов. — Ложь вызвала у него стремление провалиться сквозь землю, а кровь прилила к лицу с такой силой, что дочь хозяина зачарованно смотрела, как цвет его меняется с алого на пунцовый.

— Да, — кивнула она, — такое случается. Мы вернем вам деньги за неиспользованную неделю. Таковы наши правила.

— Нет! — вскричал он, и еще больше крови прилило к лицу. На лбу вздулись вены. Девушке даже показалось, что Алессандро вот-вот хватит удар.

Она предложила вызвать экипаж, чтобы довезти его до станции, но весь багаж Алессандро состоял из рюкзака, он сказал, что пройдется пешком, и отшагал десять километров в утреннем тумане, который натянуло с Адриатики. Из тумана до него доносились голоса. Он не мог объяснить даже самому себе, с чего на него напала такая меланхолия, и не мог определить голоса. Они напоминали хор в опере, а после стольких винтовочных выстрелов и разрывов снарядов слышал он не так чтобы очень, да и растворялись голоса в шуме прибоя или дождя, тяжело обрушивавшегося на воду.

Хотя видимость была почти нулевая, Алессандро казалось, что дорога прекрасна. Узкая, песчаная, зажатая между деревьев, кроны которых смыкались над ней как под солнцем, так и при ветре.

Хоть и понимая, что это неправда, он чувствовал, что в Риме кто-то будет его ждать. Возможно, срабатывала магия больших городов, создающих иллюзию любви и семейной близости даже для тех, кто лишился и первого, и второго. Яркий свет, уличная суета, разнообразие сгрудившихся зданий притягивают одиноких людей, и независимо от того, что они знают, в глубине души они чувствуют: кто-то ждет их, чтобы обнять с любовью и нежностью.

Хотя Ариан не проходила ни по каким спискам, ни убитых, ни пропавших без вести, ни даже служивших в медицинских частях, он ездил из города в город, искал, но никаких следов не находил. Города его отторгали, их тепло и утешение так и оставались иллюзией, но, едва его поезд добирался до окраины и медленно полз между литейных цехов, свалок и гаражей, которые сопровождают железнодорожные пути чуть ли не до городского центра, в нем вспыхивала надежда, энергии прибавлялось, он защелкивал замки чемодана, готовый к марш-броску по улицам города.

На станцию он прибыл в десять утра. Поскольку из гостиницы он уехал в субботу, расписание поездов укладывалось в две короткие колонки. Поезд в Анкону и Рим отправлялся в 11.32, в Болонью и Милан — в 13.45, в Равенну и Венецию — в 10.27.

Он хотел посидеть в буфете и почитать газету за чашкой чая и круассаном, но и газетный киоск, и касса не работали. Город, хотя Алессандро и видел его на склоне холма, находился достаточно далеко, а хмурой буфетчице не хотелось заваривать чай или объяснять, почему у нее нет круассанов.

Ему пришлось удовлетвориться томатным супом с хлебными палочками и обойтись без газеты.

— В субботу утром никто не путешествует? — спросил он, заплатив за суп.

— Да кто здесь есть-то? Лето закончилось. Все спят.

Алессандро сел за столик перед открытыми дверями, за которыми открывался вид на пустующие рельсы. Туман заползал в буфет, где когда-то туристы прятались от жары. Буфетчица куда-то исчезла, и Алессандро остался на станции в одиночестве. В компании рюкзака, лежащего на соседнем стуле, с хлебными палочками в левой руке, постукивая ногой по мраморному полу, он ел суп и прислушивался к тиканью часов.

Станционные часы попались невероятно громкие. Тик-так разносилось далеко окрест. Алессандро взглянул на них и увидел, что уже двадцать шесть минут одиннадцатого. Под громовое тиканье он наблюдал, как секундная стрелка описала по циферблату круг и минутная передвинулась на одну черточку. 10.27. Алессандро положил ложку в суп и взялся рукой за рюкзак. Секундная стрелка продолжала ползти по кругу. Алессандро услышал шум паровоза.

Поезд вполз на станцию. Он шипел, вздыхал, плевался искрами. Люди спрыгивали на платформу. Двери открывались и закрывались. И хотя поезд направлялся в Венецию, Алессандро поднялся, подхватил рюкзак и вышел на платформу.

Там стоял кондуктор, поглядывая на часы, подняв руку, готовый дать отмашку машинисту на паровозный гудок и продолжение движения.

— Поехали! — сказал он, увидев Алессандро.

* * *

За Равенной, среди болот, тянущихся до самого горизонта, мчащийся на всех парах поезд вынырнул из тумана под ярко-синее небо. Солнце придало сочности всем краскам, будь то зелень травы или белизна кучевых, похожих на барашков облаков над головой.

На сиденьях у окон имелись таблички, указывающие, что эти сиденья предназначены для инвалидов войны. Разница между инвалидами и просто ранеными заключалась в том, что раненые могли поправиться. Алессандро не знал, может ли он сесть у окна. Конечно, если бы он сел, а мимо проходил человек без руки или без ноги, ему пришлось бы уступить место, но вдруг безрукий или безногий оказался бы всем довольным и гордым? А если бы это был преступник, потерявший руку или ногу отнюдь не в бою? Тогда Алессандро все равно пришлось бы встать? Или следовало начать мериться шрамами, раздевшись и показывая их друг дружке? А вдруг шрамы заведомо проигрывают ампутированным конечностям и металлическим пластинкам на затылке? А как они котируются в сравнении со стеклянным глазом? Или эти места зарезервированы для слепых? Но зачем слепому сидеть у окна? Разве что воздух свежее и послеполуденное солнышко пригревает.

Сперва Алессандро попытался убедить себя, что сел в поезд, идущий в Венецию, потому у него оставалась еще неделя отпуска, и он воспользовался шансом попасть в Венецию без туристов, в сезон или туманов, или золотистого солнца. Но, убеди он себя, это была бы ложь, разрушающая мечту.

Никакого отпуска он не продлевал. Плевать он хотел на отпуска. В армии никто не давал ему отпусков, а до того ему, эссеисту и искусствоведу, они и не требовались. Он ехал в Венецию, потому что после стольких лет депрессии ощутил какой-то намек на подъем.

— Ваш билет? — раздался голос кондуктора. — Я обращаюсь к вам уже в третий раз. Вы что, глухой?

Алессандро от неожиданности отпрянул, чем испугал кондуктора, который тоже отпрянул вслед за ним.

— Мой билет?

— Да, билет. Это поезд, и для проезда нужен билет.

— На этом поезде?

— Куда вы едете?

— В Венецию. У меня нет билета. Мне надо его приобрести.

— Сколько лет вы там не были? — спросил кондуктор.

— Почти четыре года, — ответил Алессандро после короткого раздумья.

Когда кондуктор ушел, Алессандро сунул билет в карман и опять уставился в окно, как солдат, который поднимается на приступку для стрельбы и чувствует, что его сердце бьется быстрее, потому что он оказывается лицом к лицу с врагом. Море, как и Венеция, лежало на северо-востоке, и поезд по широкой дуге заворачивал вправо, спеша к конечному пункту.

* * *

В Венецию он прибыл достаточно поздно и пока добирался от вокзала до моста Академии, сумерки сгустились. Взошла луна, огромная и полная, она уже почти столкнулась с куполами церкви Санта-Мария делла Салюте, но в последний момент разминулась с ними и поднялась выше, сияющая и невесомая, как песня.

Лайнеры стояли на якоре в канале Святого Марка, увешанные гирляндами огней, от чего казались то ли белыми городами, то ли подсвеченными снежными горами. Неспешное движение по каналу разрывало серебристый ковер, постеленный на него луной, волны расходились к берегам. Люди потянулись по улицам к площадям, чтобы, пусть и в теплых свитерах, посидеть за столиками открытых кафе. А почему бы и нет, погода идеальная, воздух чистый, туристов самая малость.