Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Но я не хочу бороться, — возразил Алессандро.

— Почему?

— Настоящая сила с теми, кто упокоился навечно, и я хочу присоединиться к ним.

— Господи Боже! Почему?

— Потому что я их люблю.

— Как Гамлет, спрыгнувший в могилу?

— Да.

— Ты не можешь этого сделать! — воскликнул Артуро. — На дворе двадцатый век. К тому же он вылез обратно.

— Выкарабкался.

— Хорошо, выкарабкался. Лучше, чтобы твоя душа пылала. Она горит, а если раздуть ее, будет сиять как солнце. Даже я… даже моя душа горит… а я бухгалтер!

* * *

В ту ночь пришла гроза и превратила воздух в объемное поле боя с сердитыми зигзагами молний и раскатами грома, которые разносились ветром и сотрясали отель.

С плетеного стула, стоящего на балконе, Алессандро смотрел, как море вздымается и фыркает, словно кошка, лежащая на спине и отбивающаяся всеми четырьмя лапами. Каждая вспышка озаряла бурлящую поверхность, напоминающую равнину, на которой две армии сражаются изо дня в день.

Шум ветра приносил несвязанные слова, и Алессандро слышал музыку, которая звучала так, будто источником служит граммофон на веранде. В последних величественных аккордах Третьего Бранденбургского концерта вдруг возникли удары — бум-бум-бум, — и Алессандро сначала не понял, что бы это могло быть, но потом догадался, что слышит разносящееся по горам эхо орудийных разрывов.

В молодости, думалось ему, он мог предстать перед лицом Господа, уловив эфемерное обаяние красоты, а теперь не решался.

Все небо озарилось яркой вспышкой. Тут же последовала вторая, и он понял, что пройдут минуты, прежде чем он вновь различит границу между морем и берегом. Хотя он сидел, по ощущениям казалось, что он лежит на спине или висит головой вниз, вращаясь в пространстве. Удары ритмом подстраивались под какую-то мелодию, но перебивали ее. А если вдруг слабели, но тут же усиливались, набирали интенсивность, заставляя весь мир вибрировать.

Алессандро пытался понять, что это за мелодия. Так напрягал слух, что лицо перекосило от старания расслышать не силу, а характеристики звука внутри этой силы. Словно он видел приближающуюся армию, и теперь оставалось понять, из каких частей она состоит.

А потом, внезапно, безо всякой причины, он осознал, что звук, который перекрывает гром, не знает устали, не затихает — это биение его сердца, и оно говорило, что он еще не потерял Ариан, несмотря на все, что он знает, несмотря на то, во что приходилось верить.

* * *

Наутро в густом сером тумане десятки людей печально бродили по коридорам и общим залам отеля, от чего он напоминал лечебницу для душевнобольных. Нервно скользя по рубиновым персидским коврам, Алессандро точно выглядел одним из пациентов. Не побрился, спал всего пару часов, потратил огромное количество энергии на сны.

Когда Артуро пришел позвать его на обед, то подумал, что Алессандро заболел.

— Ты не спал ночью? — спросил Артуро, когда они спешили к столовой, чуть не сшибая стариков с клюками.

— Спал, как угорь. Поторопись.

— Зачем? Нам придется еще долго сидеть за столом, прежде чем принесут еду.

— Если мы поторопимся, может, поторопятся и они.

— В чем дело? Даже если туман рассеется, то не раньше второй половины дня. Куда ты собрался?

— Не знаю. Думаю, мне надо уехать.

До того как Аттилия и Рафаэлло вернулись с прогулки между одетыми в туман соснами, Алессандро играл со столовыми приборами, постукивая по тарелке и стакану для воды, вертел в руках нож, менял его местами с вилкой.

Артуро пытался занять Алессандро разговорами о жизни.

— Что ты имел в виду, говоря, что беден, как церковная мышь, но только временно? Живешь на рисе и лотерейных билетах?

— Я не покупаю лотерейных билетов, — рассеянно ответил Алессандро. — Вся моя удача ушла на то, чтобы сохранить жизнь во время войны. На числа ничего не осталось. Через десять лет, уже через девять, у меня будет доход. Это сложно.

— Я бухгалтер.

Алессандро пожал плечами:

— Мой отец оставил скромное состояние: банковские счета, инвестиции, дом на Джаниколо, долю в административном здании, где находится его юридическая фирма. Ему также принадлежит земля в верхней части виа Венето. Армия трижды зачисляла меня в число пропавших без вести или убитых, да еще предполагалось, что меня расстреляли за дезертирство. Моя сестра получила наследство, обратила все активы, за исключением земли, в наличные и уехала в Америку. Она оставила наши деньги в фонде, которым управляет юридическая фирма моего отца, и они, плохо это или хорошо, инвестировали все, включая огромную сумму заемных средств, в строительство трех огромных зданий — отель, офисы, квартиры — на том участке земли. И сейчас все доходы идут на погашение займов. В зависимости от арендной платы, которая, в свою очередь, будет зависеть от развития города и общего состояния экономики, эти выплаты займут от восьми до десяти лет. А потом мне будет полагаться половина дохода, и я стану владельцем половины основного капитала. — Алессандро бросил нож на скатерть. — К тому времени мне исполнится сорок, и я проведу драгоценные пятнадцать лет в сражениях и работе на кухнях, каменоломнях и садах.

— Но все это время ты будешь думать.

— Думать — да. Именно так.

— Лучше обрести деньги в зрелом возрасте, чем молодым. Зрелый возраст — самое время, когда они нужны, и ты их ценишь.

— Я никогда не буду их ценить. Я всегда обходился без них. Мне деньги не нужны. Мне хочется куда большего. Мне хочется того, что редко случается. Мне хочется того, что люди даже боятся себе представить.

— Например?

— Воскресения, спасения, любви.

— Прости меня, Алессандро. Я не так образован, как ты, но я старше, и мой опыт говорит, что тебе следует удовлетвориться меньшим: одной лишь любовью.

В этот момент в столовую вошли Аттилия и Рафаэлло, вернувшиеся с прогулки, на волосах блестели капельки воды, которые сконденсировались из тумана. Пыхтя от негодования и неудовлетворенности, официант разливал суп из большой белой супницы.

— Синьора, — обратился Алессандро к Аттилии строго официально, будто хотел компенсировать небритые щеки и всклоченные волосы, — что вы знаете о снах? Моя мать прекрасно разбиралась в снах.

— Для этого вы получили подходящее образование, а мое никуда не годится.

— Мое образование когда-то позволяло мне летать, как птица, но что уготовано птице со сломанным крылом?

— Тогда рассказывайте.

— Прошлой ночью я спал всего пару часов, но мой сон длился недели и месяцы. Я вместе с моей семьей попал в бурю. Лил очень холодный дождь, чуть не ледяной, а ветер буквально отрывал нас от земли. Мы пробирались куда-то во тьме. Умирали. Иногда я был отцом, иногда — сыном. Когда сыном, тревожился о родителях, не хотел, чтобы они умерли. Когда отцом, едва не сходил с ума от того, что не могу переправить своих детей в безопасное место. Я видел свою семью еще и со стороны, временами становился маленькой сестрой, матерью, даже ветром. Мне казалось, что ребенок у нее на руках — мертвый. В полузабытьи и дрожа, мы упали у дорожной насыпи, но лежать на земле оказалось ничуть не теплее, чем стоять или идти. Потом все стало черным, звуки исчезли. Я не знал, сколько прошло времени, но, когда мы проснулись, шел снег и засыпал нас. Мы увидели огромный дом, где светились все окна, внутри пылали камины, и нам удалось подняться на колени. «Конечно же, нам помогут», — сказал отец и послал меня постучать в дверь. Она открылась, когда я постучал, но за ней никого не оказалось. Я позвал, но мне не ответили. Однако мы все-таки вошли в прихожую. Везде сияли огни, и бледные тени плясали на потолке. Мы вошли в комнату, где жарко пылал камин, словно разожженный пятнадцать минут назад. Мы так согрелись, что сняли пальто. Кухня ломилась от деликатесов, какие можно купить в дорогих магазинах виа Кондотти. Платки из мягкой шерсти лежали на диванах и стульях, стопки книг — на столах, детские игрушки заполняли один угол, все новенькое, с иголочки. «Наверное, все ушли, — предположил отец, — возможно, чтобы встретить гостей. Давайте подождем в прихожей». — И мы стали ждать. Дрова в каминах прогорели, мы проспали ночь на ковре в прихожей. Но никто так и не пришел. Все время, дожидаясь возвращения хозяев этого прекрасного дома, я видел родителей и сестру только краем глаза. Потом мы в прямом смысле этого слова взяли роль хозяев на себя. Поели, разожгли камины, почитали и, наконец, улеглись в кровати. Поначалу мы все возвращали на прежние места. Сидели на краешке дивана, чтобы при появлении хозяев тут же вскочить, быстро поправить диванные подушки, извиниться и все объяснить, но скоро освоились, начали перекладывать вещи в другие места и заперли дверь. Жизнь устроилась. Родители любили друг друга. Шутили. Мы с сестрой весело играли. А потом мы посмотрели друг на друга и увидели, что лица у нас пепельные, начисто лишенные ярких красок жизни. Именно тогда мы осознали, что умерли, и сон исчез, сменившись самым жутким ужасом, какой мне когда-либо довелось испытать, а я почти четыре года провел на передовой, в тюрьме, в плену.