Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Одежда?

— Этого я тоже не знаю, вот моя жена сказала бы вам. Она помнит, кто в чем был и сорок лет назад.

— Ваша жена ее видела?

— Нет-нет, если бы видела, то сказала.

— А вы видели ее всего один раз.

— Насколько я помню. Но это не означает, что она приходила только один раз.

— Что еще вы о ней знаете?

— Ничего. Малыш вел себя хорошо. Не плакал.

— Что еще?

— Ничего. Это все.

— Подумайте!

— Ничего.

— Закройте глаза.

— Нельзя мне закрывать глаза.

— Почему?

— Ладно, если вы отойдете туда, — и он указал на середину зала.

Алессандро покорно отошел. «Закрываемся! Закрываемся! Закрываемся!» — закричали смотрители в других залах, когда тот, что стоял рядом с Алессандро, закрыл глаза. Алессандро молился, сам не зная о чем.

— Да! — воскликнул смотритель, не открывая глаз.

— Что, да?

Тот открыл глаза.

— Я кое-что вспомнил. Одну подробность. Ребенка она держала на бедре, в кушаке. Детские коляски в Венеции неудобны. А когда ходишь с малышом, приходится брать с собой кое-какие вещи. У нее было все необходимое в холщовой сумке, какие дают туристам в отелях Лидо. Они таскают в них завтрак, книги, купальники. Летом с ними все ходят.

— И какой мне от этого прок?

— На сумке написано название отеля, — сказал смотритель и улыбнулся.

— И вы его помните.

— Да. И знаете, почему? Я вам скажу. Около площади Санта-Маргерита есть небольшой отель. Я знаю, потому что жил рядом и каждый день проходил мимо по дороге на работу. Назывался он «Маджента». И это слово я прочитал на сумке: «Маджента». Я знал, что оно означает.

— Закрываемся! Закрываемся! — высокие голоса смотрителей эхом отдавались от стен выставочных залов.

Смотритель, стоявший рядом с Алессандро, посмотрел на часы.

— Пора домой. Попрощайтесь с картиной, потому что пора домой.

* * *

Алессандро привалился к железной изгороди, увитой мягкими стволами молодых лоз. На другой стороне улицы стоял отель «Маджента», почти пустой, несмотря на то, что было только начало осени. Портье в униформе, напоминающей парадный мундир английского адмирала, появлялся за стойкой и исчезал с точностью метронома. Алессандро наблюдал, как тот скользит между ярких ламп и полированной бронзы. Отель, маленький и не очень известный, выглядел изысканно. На пурпур[97], в честь которого его и назвали, указывала только полоса в верхнем левом углу меню, выставленного под стеклом на другой стороне улицы.

Он собирался остановиться в отеле, а не опрашивать сотрудников, которые могли ничего и не вспомнить, если не настроить их на нужный лад, а Алессандро не знал, какие именно вопросы следует задавать или как их задавать. Многие женщины имеют детей и говорят по-французски. Какое имело все это отношение к нему? Но если он ошибся с самого начала, и женщина, которую он видел в окне второго этажа того госпитального домика, была не Ариан, а другая сестра, очень на нее похожая, или на атакующие самолеты он смотрел не мгновение, а дольше — всем известно, что время в бою растягивается, — и она успела выскочить через черный ход до того, как бомбы уничтожили дом?

Ребенок? Ребенок мог быть его. Почему она его не искала? Ответ лежал на поверхности, если вспомнить, сколько раз армия сообщала о его смерти.

Как и клерка, за которым он наблюдал, его бросало из стороны в сторону. То вспыхивала надежда, и он уже рассчитывал на чудо, то он впадал в отчаяние, точно зная, что заблуждается, обманывает себя, и голова падала на грудь.

А может, безопаснее, менее болезненно и даже дешевле уехать в Рим? Если он медленно вернется к работе, постепенно врастет в жизнь буржуа, будет преподавать и писать, пока не потекут деньги, время превратит его в другого человека.

Он, однако, знал, что время только раздевает и обнажает, и никогда не приближался к важному вопросу без должной подготовки, задавая его в лоб. Стоя на темнеющей улице, он обнаружил в своей жизни некую систему. Учился он легко не только потому, что усердно читал книги, но еще и благодаря какой-то внутренней гармонии умел быстро вживаться в картину и мелодию, попадая в мир будоражащей душу красоты, и там обретал глубокое абсолютное и мгновенное подтверждение надежд и желаний, которое в нормальной жизни порождает размышления и споры.

Все изменилось — и очень резко — во время войны. Иногда после разрыва снаряда оторванные конечности и брызги крови летели на солдат, которые от ужаса не могли шевельнуться и застывали, словно застигнутые внезапно обрушившимся на них ливнем. Именно в такие моменты Алессандро стыдился жизни, которая учила его верить и надеяться.

Спор между противоречивыми состояниями его веры не мог разрешиться до тех пор, пока он не пришел бы к какому-то результату, выбрал между ночью и днем, потому что на заре или в сумерках он остаться никак не мог.

— Я гулял вдоль берега Бренты, — поделился он с портье. — Мне нужны хороший обед, номер с ванной и стирка.

Портье назвал цену номера. Высокую.

— Номер с балконом?

— Нет. Над ним с балконом, и там большая ванна. Но цена чуть ли не вдвое выше.

— Давайте, — распорядился Алессандро, быстро написал свои имя и фамилию на регистрационной карточке и оставил изумленному портье чаевые в размере своего недельного жалованья.

— Держи, — сказал Алессандро, когда они подошли к его номеру, и протянул изумленному молодому человеку еще одно недельное жалованье.

За обедом он тоже демонстрировал крайнюю щедрость, но не задал ни одного вопроса. Надеялся, что утром, когда пройдет слух о его чаевых, никто в отеле не откажется отвечать на любые его вопросы.

Он старался этого избежать, но ночью, в номере с балконом отеля «Маджента», лежа в кровати с плотными белыми простынями, тщательно выглаженными и прохладными на ощупь, думал об Ариан, как о живой.

* * *

За завтраком Алессандро обслуживали два официанта, а шеф-повар выглянул из кухни, чтобы посмотреть на него. Он опять раздавал чаевые, уже напоминая не богача, а безумца. Всякий раз, передавая кому-то банкноты, видел в них не пару туфель, перьевую ручку или двухгодичную подписку, без которых ему теперь предстояло обходиться, а несущественную сумму, которую он ставил на кон с шансами на огромный выигрыш, хотя и сомневался, что карты лягут, как ему того хочется. Невозможно силой воли изменить ход событий, говорил он себе. Нельзя нарушать стройную систему чаевых маленького отеля в надежде воскресить мертвых. И невозможно сотворить чудо, сев не на тот поезд.

Затягивая завтрак, он думал о том, сколько раз видел умерших, выходящих из троллейбуса или быстрым шагом идущих по улице. Узнавал их лица, одежду, походку, и даже после того, как они выражали неудовольствие тем, что он таращится на них, будто они восстали из могилы, все равно считал, что видел их мертвыми, а потому ощущал то же самое, что пастушки, увидевшие Деву Марию[98].

Так, однажды отец появился рядом с ним в окопе в форме майора, и хотя не узнал сына, это точно был он. И другие возвращались, пусть ненадолго, возможно, только потому, что он хотел, чтобы они вернулись. Саван так тонок. Когда он на трупе, сквозняк может пошевелить ткань, и скорбящему иной раз кажется, что тот, о ком он горюет, дышит. Он зовет медсестер. Зовет врачей. Мол, произошло чудо. Он жив. Это только кажется, что он умер. Когда саван убирали, грудь, казалось, слабо поднималась и опадала. Ожидание, что человек, который дышит, поднимется, бывало, затягивалось, драматичность происходящего не уступала свидетельствам о падении империй.

— Вы можете прояснить мне кое-что насчет женщины, которая останавливалась в вашем отеле в начале года? — спросил Алессандро портье, который вернулся на свой пост.

— Разумеется. Как ее звали?

Алессандро сказал.

— Она приезжала с ребенком.

Портье просмотрел регистрационную книгу, быстро листая страницы.

— Нет, с начала года до этого дня такая женщина у нас не проживала.

— Вы как-то отмечаете, что женщина была с ребенком? В вашей регистрационной книге есть соответствующая…

— Да, — портье развернул книгу к Алессандро. — Тут пишется — ребенок вместе с таким-то и/или такой-то, сын или дочь — для более старших детей.

Алессандро полчаса листал регистрационную книгу. Искал Ариан даже под своей фамилией, на случай, если она взяла ее. Ничего не нашел. Только в двух случаях женщина останавливалась вдвоем с ребенком. Обе дамы приезжали из Англии. Возможно, вдовы военных или собирались встретиться с мужьями, которые находились на Востоке. Осенью и зимой англичане часто ехали через Венецию, потому что в Адриатическом море не бывало таких сильных штормов, как в Тирренском.

— Вы уверены, что в эту книгу занесены все, кто останавливался в отеле?