Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

опустила голову.

И вдруг Нестеров понял значение Лениного взгляда. Она как бы испытывала его — Никиту — и как бы спрашивала: «Неужели ты, неужели ты согласишься на разлуку со мной? Неужели ты согласишься отправить меня к незнакомым чужим людям?» И Никита понял, что любые лишения в боях и походах, любые опасности были сейчас для Лены куда как менее страшны, чем сознание того, что она лишняя, что она мешает и, главное, что ее не любят и так легко идут на разлуку с ней.

— Нет, — сказал Никита. — Нет… Не знаю…

Лена подняла голову, посмотрела на него и уже не могла отвести взгляда.

— Ехать… — Никита осекся и вдруг воскликнул, обрадованный пришедшим решением. — Но только не в Иркутск. Нет! Лена поедет на Черемховские рудники к моей маме… — Теперь ему не страшно было встретиться взглядом с Леной. — Понимаешь? К моей маме! — Он поднялся с табуретки, подошел к Лене и взял ее за руку. — К моей маме, в мою семью… Ты им заменишь меня, пока я не вернусь, — заговорил он так, будто дело шло не об устройстве Лениной жизни, а о помощи семье самого Никиты. — Обещай мне. Обещаешь?

— Обещаю, — шепотом сказала Лена.

— Как мне это раньше в голову не пришло, — сказал Лукин и поднялся из-за стола, улыбнувшись Лене. — Значит, военный совет можно считать закрытым? А теперь готовьтесь в дорогу. — Он накинул на плечи дошку и, кивнув Анне Тихоновне, вышел из избы.

Никита остался помочь Анюте собрать Лену в дорогу. Лена оживилась и с проснувшейся деловитостью помогала укладывать в плетеную корзиночку дорожные калачи.

Никита без умолку говорил, рассказывая Лене о своей семье, о Черемховских рудниках за Иркутском и о маленьком домике Нестеровых в рабочем поселке.

Анна Тихоновна была рассеянна и, казалось, даже не слышала, о чем рассказывал Никита. Когда он обращался к ней, она отвечала невпопад или отмалчивалась.

— Не надо, Анюта, зачем же… — сказал Никита. — Все хорошо будет. Ведь не на век… Вот кончим войну, освободим Сибирь и опять все вместе соберемся…

— Да я ведь ничего, я не о том… — Анна Тихоновна подошла к окну и, нагнувшись, стала вглядываться в темную улицу. — Тятя что-то долго не едет… Обещался к ужину, а все нету…

Лена подошла к Анюте, обняла ее и что-то стала шептать ей на ухо.

— Вы лучше не ждите, а спать ложитесь. Выспаться нужно как следует — до света вставать придется, — сказал Никита. — До завтра, Лена.

— До завтра, — сказала Лена.

Анна Тихоновна накинула шаль и пошла проводить Нестерова до ворот.

В деревне гасли последние огни. Над церквушкой у погоста узким серпом стоял месяц.

— Уходите? — спросила Анюта, когда они с Никитой подошли к плетню.

— Да, еще письмо домой написать нужно, — сказал Никита.

— Я не о том… Совсем уходите? Отряд ваш?

Анюта остановилась у ворот и пристально смотрела на Никиту.

— Не знаю… Война, всяко может случиться…

— Тогда и я с вами… Попросите товарища Лукина…

— О чем же?

— Чтобы и мне с вами… Не могу я… Не могу здесь оставаться. Как вы уйдете, они снова вернутся… Опостылело мне на них глядеть… Не бабье дело, может, ваши товарищи скажут, нет, бабье тоже… Объясните товарищам: у нее, мол, мужа белые убили: объясните: ей, мол, среди нас место… Как же я тут останусь, если вы уйдете? Пожалуйста, попросите…

Лицо Анюты сейчас было совсем таким же, как при первой встрече с Никитой, когда она просила принять ее хлеб.

— Я не помешаю…

— Но ведь мы пока не уходим… Я не знаю, — проговорил Никита. — Но я поговорю, я попрошу его…

— Пожалуйста, попросите…

Анюта повернулась, не глядя на Никиту, и пошла к избе.

Никита смотрел ей вслед. Не оборачиваясь, торопливо, она поднялась по ступенькам крыльца и скрылась за дверью.

— Анюта! — позвал Никита, но Анна Тихоновна не услышала.

Дверь захлопнулась.

Никита постоял недолго у плетня, с грустью глядя на опустевшее крыльцо, потом приоткрыл ворота и вышел на улицу.

Ему было жалко Анюту и страшно за нее. Он шел медленно, и беспокойное чувство собственного бессилия помочь Лене и Анне Тихоновне, помочь и сделать их счастливыми томило его, будто и он тоже был чем-то виновен в их несчастьях, в их горе.

Около круглого дома, в котором еще только четыре дня назад лежал раненый Косояров, Никита остановился.

В окнах дома сейчас света не было, и они глядели темными провалами. И весь он рядом с невысокими избами казался нелепо огромным и угрюмым, как выброшенный на берег и всеми покинутый корабль. Длинная черная тень ложилась от него на заснеженную улицу, и чудилось, от нее, от этой тени, во все стороны расползалась та мертвящая тишина, в которой притаилось и затихло селение.

Но вдруг послышались шаги идущих строем людей. Они гулко раздавались в тишине бодрым поскрипыванием хрустящего снега. Сам воздух, казалось, запел, свистя и прищелкивая, как в зимнюю стужу поет в ночной степи разгорающийся приветливый костер.

Никита обернулся. К темному круглому дому приближался полувзвод партизан, идущих на смену полевым караулам у берега реки.

Никита одернул полушубок и, невольно соблюдая ритм шагов полувзвода, пошел к избушке, в которой все еще едва приметно теплился огонек и в которой Лукин, может быть, писал письмо Ксенье.

8

Лену провожали в дорогу, когда еще не вставало солнце. Было пасмурно,