Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

не гляди, что старая. Не зря люди каторжной вдовой прозывают, каторжная и есть. Идем! Пошевеливайся!

— Мне идти некуда, — сказала Василиса. — Я в своем доме.

— Идем! — повторил Кондаков.

Василиса не тронулась с места.

— Добром не пойдешь, насильно уведем, — крикнул Кондаков и схватил Василису за плечо.

Василиса подняла голову и неподвижным взглядом посмотрела на Кондакова. Потом, точно удивленная, она широко раскрыла глаза и подняла брови, как будто прислушиваясь к чему-то, чего никто, кроме нее, не слышал.

Кондаков невольно опустил руку.

Старая Василиса качнулась и, запрокидывая голову, упала на кровать, гулко ударившись затылком о дощатую стену.

Кондаков попятился за полог.

— Слышь, померла старуха-то, — заикаясь, пробормотал он.

6

Все были на ногах, и все было в спешке. Полунин с отрядом пехоты и с кавалерией Матроса вел разведку на подступах к Сорочьему полю, где укреплялись японцы, отступившие из Кувары; Гурулев со своими всадниками нес службу дозоров на флангах, охраняя от внезапного нападения клочок земли, отвоеванный партизанами; Лукин, ставший и комиссаром и начальником штаба, организовывал тыл, формировал сотни из добровольцев крестьян да из молодежи, спасенной от белой мобилизации, и налаживал связи с соседними деревнями.

От мысли наступать на Сорочье поле военный совет отряда отказался. Задача была непосильна да и не входила в планы Полунина с Лукиным. Партизанский отряд был слишком мал, чтобы держать постоянный фронт под Куварой или тем более самостоятельно наступать дальше на север к железной дороге. Нужно было прежде пополниться бойцами и оружием, а для этого пройти рейдом до самой границы Монголии, по пути сметая с лица земли белую милицию и местные кулацкие отряды самообороны. Нужно было везде по пути движения поднимать народ на восстание против белых и интервентов и создать себе прочный тыл в деревнях для будущих операций.

Лукин все время находился в разъездах: то уезжал в Кувару, то в соседние тыловые деревни, и был так занят делами, что сколько ни пытался Никита повидаться и поговорить с ним, это ему никак не удавалось. А поговорить было нужно.

На руках у Никиты осталась Лена. Что было делать с ней, когда начнутся бои и походы? Долго ли белые и японцы будут мириться с потерей деревень? Конечно, они ждут из города подкрепления, чтобы ударить по партизанам и вернуть долину. Что делать с Леной?

С этими мыслями подходил Никита к избе, где жил Лукин.

Было раннее утро, и Лукин еще не уехал. Он сидел за столом на краешке табуретки в шубе и шапке и при слабом свете заснеженных окон что-то торопливо писал на клочке бумаги.

— Наконец-то я тебя дома застал, — сказал Никита. — Пятый раз захожу и все не поймаю…

— Новости какие-нибудь? Что-нибудь важное? — спросил Лукин, протягивая Никите руку, но все еще глядя на исписанный клочок бумаги.

— Важное…

Лукин отложил карандаш и поднял голову.

— Я о Лене, — сказал Никита. — Что мы с ней будем делать? Не сегодня, так завтра бои начнутся…

Лукин улыбнулся.

— Ну, это не новость, об этом сейчас все думают, — сказал он. — Нехватов для нее где-то кошеву раздобыл, нарядная такая, вся в росписи. «Пущай, говорит, теперь с нами, как царица, ездит — намыкалась вдосталь…»

Никита поморщился, как будто у него сразу запыли зубы.

— Пустяки это… При чем тут кошева? Фантазер твой Нехватов… Значит, мы в разведку, а расписная кошева за нами? А что если белые ее в плен захватят вместе с этой расписной кошевой? Не помилуют…

— Не кисни, — сказал Лукин.

— Да я не кисну, а жалко ее страшно… Придешь к ней — все больше молчит и так на меня смотрит, будто боится, что мы ее бросим…

— Никто ее не бросит.

— Если придется уходить, и у Анюты ее не оставишь — теперь все знают, что она дочка Косоярова.

— У Анюты не оставишь… — повторил Лукин и задумался. — Меня самого это очень заботит, — потом сказал он. — Если тут одно дело не выйдет, ничего не поделаешь, придется ее в нехватовской кошеве возить.

— А какое дело? — спросил Никита.

— Окольным путем крестьянский обоз в Читу отправлять собираемся, отправить бы и ее с ним, а там в Иркутск по железной дороге. Пусть бы пока у Ксеньи жила… Ну, да еще об этом толковать рано…

— Как рано? А если завтра бой?

— Мы без боя уйдем, — сказал Лукин. — Как японцы зашевелятся, так и уйдем.

— Почему?

— А ты, что же, хочешь под Сорочьим полем генеральное сражение японской армии дать? Сколько нас? Едва больше трех сотен, считая примкнувших крестьян и обоз. Велики силы против японских регулярных дивизий! Да с такими силами в открытый бой соваться, значит обречь себя на неизбежный разгром и в самом начале погубить наше дело. Нет, мы уйдем…

— Опять в лесное стойбище?

— Экий ты нетерпеливый, — сказал Лукин. — Зачем же нам теперь лесное стойбище? Нет, мы по деревням пойдем. — Он подошел к Никите и некоторое время молча смотрел на него, словно что-то припоминая, потом проговорил: — Сейчас не о сражении думать надо, а о том, как уйти во-время и незаметно. Ах, если бы они нам дали еще дней пять здесь спокойно поработать, мы бы все успели сделать.

Никита никак не ожидал, что партизаны без боя отдадут назад японцам и белым завоеванный клочок долины.

— Не понимаю, — сказал он, беспокойно глядя на Лукина. — Но ведь удалось же нам их из Кувары выбить