Алая Вуаль - Шелби Махёрин

миром. Она значила для нас все. В тот день, когда твоя сестра узнала об этом, она… она прошла милю по снегу, чтобы рассказать мне. — Он крепко сжимает руку, и пальцы Пиппы трескаются и сгибаются в ней. Теперь они обрублены. — Мы собирались стать семьей.

Это слово мечется в моем сознании, как хвост загнанной в угол и разъяренной змеи. Семья, семья, семья.

Они собирались стать семьей.

А моя сестра… она собиралась стать матерью.

От этого откровения у меня перед глазами встает давление. Внутри моего сердца. Когда с берега комнаты Михаля доносятся крики, когда каркает ворон, звуки разносятся эхом по длинному туннелю, и все, что я вижу, — это Филиппа и ее сцепленные руки. Она никогда не рассказывала Фредерику о своем ледяном дворце. Возможно, она пыталась забыть о нем с годами, когда менялись обстоятельства и росло ее недовольство, но так и не смогла раздавить белые лепестки под сапогом. Слеза скатилась по волосам. Она наконец-то нашла своего летнего принца, но вместо того, чтобы танцевать в саду подснежников, она и ее ребенок были похоронены в нем. Падает еще одна слеза.

— Если это поможет, — Фредерик следит за слезой по моей щеке, застыв на месте, и каким-то образом дотягивается через стекло, чтобы вытереть ее, — я могу рассказать ей о твоей жертве. Возможно, она даже будет оплакивать тебя.

С другого конца пещеры доносится яростный голос Лу, и странное мгновение между нами разрушается.

Тоскливое выражение лица Фредерика исчезает при этом звуке, и я вздрагиваю, вскрикивая, когда он рывком поднимает нож вверх, перерезая ленту на моем горле.

— Возможно, мы даже дадим нашей дочери твое второе имя, — горячо говорит он. — Оно очень подходит, не так ли? Фрост Селия?

Я выхватываю колдовской свет и с размаху направляю его в лицо, но он хватает меня за запястье и выкручивает. Как и у Филиппы, мои пальцы трескаются и ломаются в огненном взрыве боли. Он с легкостью выхватывает камень из моей руки. Он падает на землю с грохотом, вращаясь во все стороны, дезориентируя, ослепляя, и летит к кромке воды, где… где…

Мои глаза расширяются.

Где алебастровая рука пробивается сквозь волны и обрушивается на берег.

За ней следует окровавленный и изломанный Михаль.

Он поднимается из моря на напряженных конечностях, и мое сердце замирает и замирает в неверии при виде его. Даже море не может смыть кровь, все еще текущую из его груди. Она стекает по его спине алым потоком, окрашивая рубашку, камень и сам колдовской свет. Он не должен быть жив. Он не может быть жив, но все равно тащит себя вперед с гортанным

— Селия…

Надо мной колеблется Фредерик с поднятым разделочным ножом. Я хватаю его за запястье с новой силой, с новой надеждой, и его лицо искажается от шока, когда он поворачивается и видит Михаля.

— Что за…?

Обеими руками я изо всех сил давлю на него, и он отступает на дюйм или два, отвлекаясь, прежде чем снова повернуться ко мне лицом. Он оскалил зубы. Однако я слишком долго общалась с вампирами, чтобы струсить при виде его. Хотя мои руки дрожат от усилий, я сдерживаю его. Филиппа не перестала бы бороться, и я тоже. До самой смерти я буду сражаться, и даже после нее тоже…

В следующую секунду по пещере разносится аромат магии.

Вода позади нас отступает, расступаясь, как Красное море перед Моисеем, чтобы показать Лу на противоположном берегу. Ее руки напрягаются, пытаясь удержать волны на расстоянии. С яростным ревом Жан-Люк мчится к нам по тропинке на морском дне, за ним следуют Рид, Коко и Бо. Позади них Димитрий загнал Бабетту в угол, и Одесса срочно тянет его за руку.

Они здесь.

Я думаю эти слова даже тогда, когда Фредерик хватает меня за волосы, когда отстраненная часть моего сознания понимает, что расстояние между нами слишком велико. Когда он выворачивает мою голову и заставляет ее перевернуть чашу, я все еще бьюсь и цепляюсь за его запястье. Я все еще бьюсь, брыкаюсь и упираюсь обеими коленями.

Хотя я кричу имя Михаля, он не отвечает. Он не может ответить, потому что тоже умирает.

Как на тренировочном дворе, отчаянно думаю я, скручивая свое тело, выгибаясь дугой, пятки бешено скользят по стеклу. Я отказываюсь сдаваться. Я отказываюсь прекратить борьбу и не позволю Фредерику победить. Глаза, уши, нос и пах.

Я повторяю эти слова как мантру. Каждая секунда, которую я их произношу, — это секунда моей жизни.

Глаза уши нос пах глаза уши нос…

Однако это не тренировочный двор, и когда мое колено наконец-то соприкасается с животом Фредерика, он впечатывает мою голову в стенку гроба. Боль пронзает череп ослепительной волной, а из уха течет горячая, тошнотворная кровь. Она заглушает крики моих друзей, вздох Михаля, когда Фредерик отпихивает его, и все, что я слышу, — это высокий звон. Край моего зрения расплывается. Я пытаюсь выпрямиться, но не могу найти опору, и Фредерик…

Вспышка серебра. Жгучая боль. Я пытаюсь закричать, но на меня опускается тьма, и я захлебываюсь чем-то густым и влажным, а звон в ушах достигает апогея, становясь все громче и громче, пока я не перестаю думать, не могу дышать…

И все заканчивается белым цветом.

Глава 52

Золотой Свет

В детстве из всех времен года я меньше всего любил лето. Мне никогда особенно не нравилась жара, но иногда — очень рано утром — я забиралась на дерево за окном моей детской, чтобы посмотреть на восход солнца. Я поднимала щеки к золотистому свету и грелась в его нежном тепле. Я смотрела, как мои соседи открывают окна, слышала их первый за день смех и ощущала глубокое чувство покоя.

В глубине пещеры золотистый свет пробивается сквозь воду.

Инстинктивно я чувствую, что это не то же самое, что мои детские воспоминания. Это не солнце, и я больше не сижу на дереве возле своей детской. Это что-то другое. Что-то… лучшее. Чем дольше я смотрю на этот золотой свет, тем ярче он светится, но я не могу назвать чувство, которое исходит от него. Я вообще ничего не могу почувствовать.

Хотя дыхание мое замирает, пока я дрейфую в этом безымянном месте, я больше не чувствую холода. Странно. Я также не чувствую боли, и звон в ушах затих. Нахмурившись, я опускаю взгляд на свои пальцы, изучая темную жидкость на них. Она окрашивает мои ладони. Она портит рукава