Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

иронии судьбы, машины привезли дуче к порту имени Констанцо Чиано, приходившегося отцом его зятю, сыгравшему столь неблаговидную на последнем заседании Большого совета.

Корвет итальянских ВМС «Персефона» должен был доставить бывшего диктатора на небольшой островок Понца в Тирренском море (первоначально речь шла о другом острове, но находившийся там небольшой немецкий гарнизон вынудил изменить планы), к югу от Рима. Руководивший перевозкой адмирал Франко Маугери позднее описал свои впечатления от встречи с дуче:

«Передняя машина подъезжает ко мне и останавливается в нескольких метрах от трапа, ведущего на борт. Подходит подполковник карабинеров Пеладжи – мой старый знакомый. Из следующей машины появляются главный инспектор Полити и Муссолини. Я приветствую их, они приближаются ко мне, и я вижу, как блестят в темноте огромные глаза Муссолини».

Уже после отплытия корвета адмирал зашел в каюту дуче, который все это время безучастно и покорно исполнял «просьбы» своих тюремщиков:

«Муссолини поднимает на меня свои большие глаза, когда я говорю:

– Ваше превосходительство (как еще можно к нему обратиться?), вам что-нибудь нужно – горячая еда или чашка кофе?

– Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Только немного информации. Это большой остров?

Я сообщил ему то, что помнил, и затем попросил, чтобы принесли справочник.

– Да, маленький остров, – произнес он с улыбкой. Его мысли, да и мои тоже, обратились к другому маленькому острову.

Я стою перед ним, в то время как рядом сидит и дремлет полицейский. Муссолини выглядит отвратительно, он истощен».

Но позже Муссолини оттаивает – очевидно, подчеркнутая вежливость адмирала делает дуче более разговорчивым. Перебрав множество тем, от сравнения итальянского и английского флотов до среднего роста японцев, Муссолини значительно преобразился:

«Постепенно, по мере продолжения разговора, его голос крепнет, лицо теряет свой пепельный оттенок, и в глазах больше нет той пристальности, которую я заметил вначале, – сейчас они почти сверкают. Мы вновь говорим об Африке, о ее возможностях, слиянии различных рас и об огромном прогрессе, достигнутом в области технических и научных исследований».

Муссолини же описывает свое прибытие на Понца довольно сухо:

«Полито подошел ко мне и, показывая на зеленоватого цвета дом, наполовину скрытый большими перевернутыми рыбачьими лодками, сказал: «Это ваше временное пристанище». В это время неожиданно, словно повинуясь какому-то необъяснимому порыву, мужчины и женщины, вооруженные биноклями, появились в окнах и на балконах, откуда они внимательно наблюдали за приближением лодки. В одно мгновение весть о нашем прибытии облетела остров.

К вечеру несколько местных жителей пришли поприветствовать меня. Рыбак из Террачины прислал мне подарок. В общем, ничего в поведении местных жителей не говорило о «народном гневе», но, тем не менее, с прибытием большего числа полицейских режим был ужесточен, и мне запретили всякие контакты с внешним миром.

На Понца я осознал всю низость заговора против меня, и теперь я был убежден, что все это приведет к капитуляции и выдаче меня врагу».

Дуче пишет о радушии местных жителей, но, если верить адмиралу Маугери, в момент прибытия на остров арестованный диктатор вновь был во власти дурного настроения:

«Я нахожу его в состоянии возбуждения, хотя он предпринимает заметные усилия, чтобы подавить это возбуждение или скрыть его. Он поднимается на ноги и говорит мне:

– Адмирал, к чему вся эта бессмыслица? С прошлого воскресенья я полностью отрезан от внешнего мира, у меня нет никаких известий о моей семье, у меня нет ни лиры. У меня есть только та одежда, которая на мне. У меня здесь с собой письмо от Бадольо, в котором он говорит о серьезном заговоре против меня. – Он зачитывает мне письмо Бадольо, написанное от третьего лица: – «Глава правительства информирует Вас…» – и т. д. и т. п.

У Муссолини есть сомнения относительно заговора.

– У меня есть гарантии, полученные от лица, уполномоченного дать такие гарантии. Они спросили меня, куда бы я хотел отправиться, они пообещали мне, что я смогу поехать в Рокка делле Каминате. Вчера полковник, командующий отрядом карабинеров, исключительно приятный человек, сказал мне, что для этого были сделаны все приготовления. Я спросил, могу ли я отправиться туда самолетом, чтобы меня никто не видел; они ответили отказом. Когда я вчера сел в машину, я был уверен, что мы направляемся в Рокка делле Каминате…

Теперь вы возите меня по всем этим островам, везете на Понцу, где находится Дзанибони, который покушался на меня и которого я простил. Почему вы делаете все это со мной? В 1922 году я вел себя по-другому. Я отпустил Факту на свободу и фактически сделал его сенатором. Я отпустил Бономи, я остался в дружеских отношениях с Орландо, которого я уважаю и которым восхищаюсь. Это не по-рыцарски, это неблагородно, это неразумно, это бессмысленно. Ведь я двадцать один год трудился на благо Италии, двадцать один год. У меня есть семья, я отдал своего сына родине. И кроме того, Бадольо работал вместе со мной в течение семнадцати лет».

Продолжая упрекать Маугери, дуче напомнил о том, что у него еще остались друзья:

«Именно я создал флот. И неблагородно так со мной обходиться, это нехорошо, это не понравится Гитлеру, у которого чувство дружбы очень сильно развито. Это нанесет большой вред. Кого они боятся? Я политический труп. Я не хочу высаживаться на берег днем. Я не хочу, чтобы люди видели меня».

Был ли он искренен в этот момент, называя себя «политическим трупом»? Возможно, что так оно и было. Уставший вести неудачную войну, Муссолини вполне мог испытать после ареста нечто вроде облегчения. Теперь эту ношу, вместе с ответственностью за поражение, взвалили на себя другие, а он, дуче, мог бы уйти в историю как великий итальянский государственный деятель, павший жертвой обстоятельств и предательства. Его ум, привыкший оперировать историческими аналогиями, легко подыскивал примеры. Уже на пути к Понца дуче сравнивал себя с первым Бонапартом, как известно, дважды оказавшимся пленником островов – тоже из-за проигранной войны и измены в собственном окружении. Муссолини, несомненно, льстила мысль завершить свою карьеру так же, как и его кумир Наполеон, хотя вряд ли он не знал о том, как быстро наскучила императору спокойная жизнь на острове Эльба и к чему это привело.

Между тем вспышка гнева сменилась привычными для дуче пространными рассуждениями об Италии и текущей войне. Адмирал Маугери приводит слова Муссолини, много рассказывавшего о стратегических ошибках Гитлера, но говорил ли дуче все это на самом деле – неизвестно. Маугери, засевший за описание своей миссии в 1944 году, был сторонником итальянской монархии и антифашистом, а потому вполне мог «интерпретировать» слова свергнутого