Яростная Калифорния - Станислав Кондрашов

Тогда в знаменитых «кабельных трамваях» мы каждый день взбирались на крутой Ноб-хилл. В отеле «Марк Гопкинс» с царским видом на город, залив и океан семнадцатый этаж был снят Барри Голдуотером, а шестнадцатый — Уильямом Скрентоном, соперником аризонца, пенсильванским губернатором-миллионером, представлявшим умеренное крыло республиканцев. На голдуотеровском этаже висели под потолком провода частной — с гарантией от подслушивания — телефонной сети на сто двадцать номеров и разгуливали дюжие молодцы в мышиного цвета форме — из частного сыскного агентства «Пинкертон».

Многое было тогда у Голдуотера. Например, пятьсот «девиц Голдуотера» — добровольных, крикливых агитаторов; в смысле женских прелестей они, правда, проигрывали «девицам Пепси-Кола», которые бесплатно поили делегатов и корреспондентов. Целая предвыборная индустрия доказывала непревзойденную маневренность американского бизнеса. Продавали полые стеклянные трости, в которых переливалась золотистого цвета вода (Goldwater переводится как золотая вода), канотье, брошки, бусы, значки, заколки для галстуков — с тем же магическим именем. Шустрые седовласые энтузиастки, по возрасту не годившиеся в «девиц Голдуотера», украшали себя большими круглыми значками: «Будь мне 21 год, я голосовала бы за Барри».

В те, лучшие дни своей жизни Барри Голдуотер имел даже разрешение на вертолетные путешествия от отеля «Марк Гопкинс» до Коровьего дворца в Дейли-сити.

Там-то в сан-францисском предместье, среди выжженных калифорнийских холмов, в Коровьем дворце, построенном в начале тридцатых годов по рузвельтовской программе борьбы с безработицей, в антракте между ежегодной скотоводческой выставкой и гастролями четырех лохматых битлов из Ливерпуля разыгрывался главный спектакль. К чести американских журналистов надо сказать, что они весьма иронически относятся к предвыборным съездам двух своих ведущих партий, но, даже предупрежденного, меня поразило собрание в Коровьем дворце. В июле 1964 года это был небезопасный балаган невежества и ненависти — глобальной и универсальной ненависти — к либералам, умеренным, неграм, коммунистам, программе соцобеспечения, кубинцам, панамцам, вьетнамцам, социалистическим странам, де Голлю, Джонсону, «миллионерам с Восточного побережья», к газете «Нью-Йорк таймс» и т. д. и т. п. Принципиальной ненависти ко всякой сложности мира, в котором отовсюду, как чудилось сторонникам Голдуотера, покушаются на их Америку, где всюду предатели, отступники и «мягкотелые».

Голдуотер шел к победе, как паровой каток, голоса были в кармане, на него работала машина республиканской партии, и разве могли подействовать на триумфатора упреки из письма растерянного Скрентона: «С откровенным презрением к достоинству, честности и здравому смыслу съезда ваши помощники фактически говорят, что делегаты всего лишь цыплята, которым можно скручивать головы... Вы слишком часто и необдуманно прописывали ядерную войну как рецепт для решения проблем беспокойного мира. Вы слишком часто стояли за безответственность перед лицом серьезнейшей опасности расовой катастрофы... Короче говоря, голдуотеризм свелся к сумасшедшей коллекции нелепых и опасных взглядов...»

Минуты публичного унижения испытал Нельсон Рокфеллер, нью-йоркский губернатор и самый известный из пяти братьев-миллиардеров. Он держался в сторонке, загораживаясь Скрентоном, на которого делал ставку старый «восточный капитал», но эта тактика не спасла его от неприязни и ненависти голдуотеровцев. На трибуне Коровьего дворца его ошикали, ему не дали говорить. «Мы хотим Барри! Мы хотим Барри!» — скандировали делегаты. «Паршивый развратник!» — визжала некая блондинка: Рокфеллер развелся с женой и вступил во второй брак года за полтора до съезда. «Это все еще свободная страна, дамы и господа!» — усовещевал Рокфеллер толпу, но не тут-то было. Ухватившийся за края трибуны губернатор был серее обычного, мускулы лица и большого, неприятно подвижного рта с трудом удерживали тренированную, легко доходящую до ушей, рокфеллеровскую улыбку.

Человека, незнакомого с американскими тонкостями, могло озадачить это публичное осмеяние Рокфеллера. Но в тамошней политической чересполосице свои точки отсчета. Заглянув в дни съезда на Мишн-стрит в штаб-квартиру ультраправой организации «Независимые американцы за Голдуотера», я узнал, что по политическим убеждениям Нельсон Олдрич Рокфеллер является «интернациональным социалистом»...

■

И вот третий въезд в Сан-Франциско.

Кармел позади, сдут скоростями на федеральной 101-й. Смотрю на зеленые дорожные щиты. Указатель поворота к Коровьему дворцу как право на воспоминания.

Где прежние страсти? Где он, этот Наполеон образца 1964 года, наблюдавший свой Аустерлиц по телевизору из отеля «Марк Гопкинс», а на следующий день собственной персоной явившийся в Коровий дворец — через черный ход, потому что у парадного бушевали демонстранты, на свой лад склонявшие его фамилию: «1964— Золотая вода! 1965 — Горячая вода! 1966 — Хлеб и вода!»

Он не попал в Белый дом, потерял даже сенаторскую синицу, погнавшись за президентским журавлем, и уже больше трех лет скромно сидит у себя в Фениксе — галантерейный коммерсант, а также фото-, радио- и авиалюбитель. В вечной суете своей Америка забыла Голдуотера быстpee, чем заграница, которая медленнее переваривает американские феномены. В нью-йоркские газеты он попадал редко и не ближе десятой полосы, хотя в заявлениях его была законная обида жертвы плагиата — Джонсон проводил во Вьетнаме ту самую политику, которую обещал Голдуотер. И мечтал он уже не о Белом доме, а о возвращении в сенат (чему и суждено было сбыться в ноябре 1968 года, когда аризонцы снова отправили его на Капитолийский холм).

А карусель вертится, и, черт побери, как, оказывается, легко обозреть ее с высоты всего лишь четырех лет. Снова выборный год, но уже не Сан-Франциско, а курортный Майами-Бич заангажировал республиканский съезд. Демократы, наломав дров вьетнамскими эскалациями, помогли республиканцам кое-как склеить партию, деморализованную поражением Голдуотера. Джонсон отказался баллотироваться на второй срок, дав «партии слона» дополнительный шанс провести своего человека в Белый дом. Скрентон сошел с круга, не обнаружив достаточной энергии и честолюбия. У Нельсона Рокфеллера и его жены Хэппи не зажили еще раны сан-францисского унижения. Другие люди на республиканской авансцене, и среди них — Рональд Рейган, бывший киноактер, этакий неожиданный продукт растущей голливудской безработицы. Во время баталий в Коровьем дворце Рейган еще играл ковбоев в кинопавильонах, а сейчас — губернатор Калифорнии и на роли нового Голдуотера. Но главный претендент у республиканцев Ричард Никсон, тоже калифорниец. Политические страсти вернулись на калифорнийскую землю в виде пробы, хотя и важной, предстоящих 4 июня первичных выборов. Внимание на двух демократах — Роберте Кеннеди и Юджине Маккарти.

Все это мелькает в мозгу, пока мы проносимся под зеленым щитом, направляющим желающих к Коровьему дворцу.

Нам нужен не дворец, а отель, и не корова, а мистер Лэмб, хотя по странной игре случая его фамилия переводится как «овца». Отель — и немедленный телефонный контакт с мистером Лэмбом, заведующим местным бюро «Бизнес уик», который уже заготовил программу наших сегодняшних встреч и, наверное, волнуется, потому что не привык на встречи опаздывать, наверное, ворчит на чудаков русских, не заказавших отель заранее, — нелепость для американца, выжимающего максимум из телефона, по которому в их стране можно, не вешая трубки, связаться с любым городом, и из справочников, в которых указаны и цены, и расположение отелей.

Сидя за рулем, Василий Иванович рыскал по улицам, а я — по страницам путеводителя, ставя на обсуждение названия и цены отелей. Последние строчки коротеньких аннотаций отвращали нас от буржуазных соблазнов — соляриев на крышах, от высотной жизни на изысканном Ноб-хилле, ибо пестрели эти строчки теми знаменитыми загогулинами, которыми наши карикатуристы любят метить бока, спины, манжеты и цилиндры американских толстосумов. Мы браковали отель за отелем, пока не дошли до «Губернатора». На слух? Звучит хорошо. Место? «В сердце Сан-Франциско». Цена номера? От девяти до двенадцати долларов на одного человека, от одиннадцати до шестнадцати — на пару: «прекраснейший из разумно расположенных отелей Сан-Франциско».

И мы выбрали «прекраснейший» — кирпичный параллелепипед на углу Турк-стрит и Джонс-стрит, поднялись в свои номера и сразу же поспешили вниз, где, должно быть, уже ждал нас мистер Ричард Лэмб.

Мистер Ричард Лэмб не стал для нас Диком, как стал Томом мистер Том Селф, его бывший ученик. Он остался мистером Лэмбом — сдержанным, суховатым, скорее бизнесмен, чем журналист. И очень аккуратным — от важной, мелко-дробной походки до шляпы, берегущей тщательный пробор на голове, до манеры говорить, пожевывая губами снова, будто дегустируя их.