Яростная Калифорния - Станислав Кондрашов

Изречение, неожиданное для финансового клерка мэрии, но и мистер Плакстон не похож на обычного клерка. С усмешкой говорит, что, по общепринятым категориям, он — из неудачников: был водопроводчиком, торговым агентом, теперь скромный клерк. Не богат. «А разве деньги самое важное?» Неудачник, он поставил состояние духа над деньгами и обрел его в Кармеле, где, по словам мистера Плакстона, можно избежать «регламентации», то есть того жесткого действия общественного механизма, который, несмотря на всю пестроту Америки, неумолимо загоняет человека на отведенную ему полочку в соответствии с размерами банковского счета, клубом, к которому он принадлежит, кварталом, где он живет, маркой его машины, стоимостью дома и т. д. и т. п.

Брожу по Кармелу. Пожалуй, мистер Плакстон прав. Да, это состояние духа. Уютное поселение, сбегающее к океану. Низенькие домишки, изящно оформленные магазинчики, маленькие картинные галереи. Улочки, не стесняющиеся выглядеть милыми закоулками, искривившие тротуары, чтобы спасти сосны. Неоновая реклама запрещена, даже уличных фонарей нет, а бензозаправочные станции спрятаны под идиллические черепичные крыши. Здесь хорошо человеку, уставшему от голой, мертвящей функциональности городов, продиктованных автомобилем. Кармел — это не для машин, а для людей. Это опровержение Лос-Анджелеса, хотя и неубедительное, если сравнить их размеры. Это завистливая оглядка на Европу и попытка убежать от стандартной Америки. Где же истина? Приобретая что-то важное и нужное, человек всегда что-то теряет и часто — тоже важное и нужное. Так неужели спасение в том, что приходит другое поколение и просто не знает, что потеряно?

Лицо Кармела определила трагедия — сан-францисское землетрясение 1906 года. Оставшись без крова, туда переселилась группа художников, писателей и музыкантов. Они-то и решили, как гласит официальная городская история, «сохранить природную красоту и редкое очарование поселения в лесу над белым песчаным пляжем». Библиотека, клуб искусств, театр возникли в городке, сосны и кедры были посажены вдоль берега, а параллельно шли «ожесточенные битвы между культурной и деловой группами населения». В 1922 году создали первую комиссию по городскому планированию, обязав ее оградить Кармел от «нежелательных коммерческих начинаний». Едва ли не самой главной вехой было приглашение в 1928 году профессионального градопланировщика, который, спасая город от надвигавшейся гегемонии автомашины, вынес сквозную автомагистраль за его черту. Бизнесмены восстали, свергли городской совет, требуя введения дороги в город, тем не менее в 1929 году был принят городской закон, провозгласивший, что коммерческие интересы «навсегда» будут подчинены интересам жителей.

Жители Кармела, с гордостью сообщает городская справка, «посмели быть непохожими на других».

Кармел убежал от Америки, но Америка льнет к нему, и именно потому, что он осмелился быть непохожим. Боб Мартин, владелец отеля «Розита лодж», в котором мы остановились, рассказывает, что в сезон, с июня по октябрь, здесь столпотворение: машины, бампер к бамперу, сверху от дороги № 1 вниз до пляжа, и такая же вереница обратно. Медленно движется автоочередь в Кармел мили на полторы длиной, посмотрят на чудо, подивятся или вздохнут и опять в стандартную страну, но из машин доллар за долларом оседает в Кармеле — в 53 ресторанах, 46 мотелях и отелях, во всех 932 заведениях, которым выданы лицензии на бизнес. По семьдесят — восемьдесят тысяч машин проходит тогда через Кармел каждый день, говорит нам мэр. Город делает бизнес на неповторимости и артистичности. Кармелские дельцы, боявшиеся прогореть на непохожести, отменно компенсированы.

Впрочем, гарантию очарования мистер Плакстон усматривает не только в стойкости жителей, но и в опеке неких «милосердных баронов».

— Есть у нас своя клика, там на полуострове. Сэм Морс — у него контрольный пакет в компании «Дел Монте пропертиз», владеющей парком. Фиш, крупный землевладелец. Оппенгеймер тоже богатый собственник. Они не пускают аутсайдеров...

Слава растет, земля дорожает. Дом Плакстона в 1944 году стоил восемь тысяч долларов, через двадцать лет за него давали 32 тысячи. Художники и писатели, может быть, что-то еще значат, но процент их ничтожен, другие люди переняли эстафету из их рук. Мэр сообщил, что около четверти кармельцев — военные в отставке, от майоров и выше, 15 процентов — пожилые бизнесмены, удалившиеся от дел.

...В последний раз утренние сосны и густо-голубое, сохранившее ночную сочность небо Кармела. Утреннее шаркание машин по кривым улочкам, тяжелые еще со сна лица людей.

До Сан-Франциско около двух часов езды, в основном по федеральной дороге № 101. Это большой автомобильный тракт через плодородную долину, хорошо известный водителям огромных грузовиков с прицепами. Дорога — как улица. Врезается в города и городишки. Зеленые поля, виноградники, справа — порыжевшие невысокие горы. Калифорния, между прочим, производит восемьдесят процентов американских сухих вин.

Хорош Сан-Франциско, когда прилетаешь туда из Нью-Йорка, но сейчас зеленые щиты дорожных указателей и учащающийся ритм автострад летели навстречу, как петля аркана на шею коня, побаловавшегося под йосемитскими секвойями и на песке кармелского пляжа.

■

«Сан-Франциско — это город, который любят все».

«Сан-Франциско любят, потому что это Сан-Франциско».

«Сан-Франциско любят, потому что в нем легко забыться».

Это шуточная похвальба из одной полурекламной брошюрки, которой снабжали приезжих журналистов, чтобы они не изобретали велосипед. У каждой нации есть свои города-любимцы, в Америке Сан-Франциско любят, потому что это Сан-Франциско, хотя он и называет себя «тихоокеанским Парижем», «Багдадом на заливе», «воротами на Восток». Чем непреложнее стандарт, тем популярнее исключения, сильнее американская — и только ли американская? — страсть к любой экзотике: своей ли, будь то Сан-Франциско, или Кармел, или Нью-Орлеан с французским колоритом, Сан-Антонио и Санта-Фе — с мексиканским, или такой островок богемы среди манхеттенских небоскребов, как Гринвич-вилледж; к чужой ли — и отсюда нашествия американских туристов в Испанию, Францию, Италию, Грецию, в Африку и Азию, были бы доллары на летние отпуска, а они есть у все большего числа людей и их все еще охотно принимают всюду.

Первое мое знакомство с Сан-Франциско, состоявшееся в 1962 году, подтвердило его магнетическую прелесть. Чем привлекательны, думал я, эти сорок холмов на берегу океана и красивого залива? Открывшие в XVIII веке Сан-Францисский залив испанцы из экспедиции Гаспара де Портолы не гадали, конечно, о том, как впишется в девственную природу почти миллионный современный город. Но изначальная магия места не убита городской застройкой, в принципе осталась той же — она в игре холмов и массы воды. После просматриваемых на мили просек типичных американских улиц сан-францисские холмы как неожиданность, как тайна. Машины штурмуют склоны, как альпинисты. Что там, за гребнем? А взлетишь на асфальтированную вершину, и вот он — еще один панорамный вид на дома, холмы и могучую массу океанской воды. Пространственная мощь океана, стихия в самом богатырском ее проявлении входит в город, в человеческое поселение. Океан несет не душную потную влажность, как Атлантика в Нью-Йорке, а свежесть и хорошую меру прохлады.

Да, с природой Сан-Франциско повезло, если, конечно, не считать запоздалого открытия, что город лежит в районе незатухающей сейсмической активности, которая, если прислушаться к пессимистам, может поставить вопрос о самом его существовании...

В конце того, первого визита мы побывали у мэра Джорджа Кристофера. Американец из греков, он питал душевную слабость к единоверцам-православным, хотя и ставшим атеистами. Его призывы к хорошим отношениям между США и СССР часто раздавались в те годы, и в разговоре мэр сокрушался, что «нет прогресса в науке понимания человека человеком». Кристофер вручил нам именные ключи от города. Он, наверное, выдавал их десятками, если не сотнями, но дорого внимание. Ключ был из позолоченной фанеры, на ярлыке значилось: «Пожалуйста, возвращайтесь!»

Я вернулся — в июне 1964 года, прилетел из Нью-Йорка с друзьями-корреспондентами.

Первый житель, с которым мы перебросились парой слов еще в аэропорту, оказался студентом из Беркли, подрабатывающим на каникулах в автопрокатной фирме «Баджет». Вручая ключи от арендованного нами «мустанга», студент сказал: «Надеюсь, джентльмены, что вы сметете Голдуотера. Здесь все против него».

Аризонского сенатора Барри Голдуотера смели американские избиратели в ноябре 1964 года, а в июле очаровательный Сан-Франциско был ареной голдуотеровского триумфа. Там проходил съезд республиканской партии, выдвинувший демагога и невежду кандидатом в президенты США. Приглашая к себе съезд, местные власти думали не о политике — в ноябре большинство жителей Сан-Франциско голосовали против Голдуотера, подтвердив либеральную репутацию своего города, — а о бизнесе, вернее, о бизнесе на политике. Город внес 650 тысяч долларов в предвыборную кассу «партии слона» за право пригласить к себе ее делегатов, заполнить ими свои отели, рестораны, кабаре и авиалинии и заработать на гостях миллионы долларов. В буклетиках, которые корреспонденты получили в пресс-центре, эта арифметика разъяснялась со всей откровенностью.