Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - Пьер Незелоф

величеству, но не смогу долго нести ответственность за воспитание юной принцессы, которая…

– Успокойтесь, прошу вас, мадам, и переходите к фактам… В конце концов, в чем вы обвиняете мою малышку Антуанетту?

– Сир, она хочет все делать по-своему, а в голове у нее одни глупости. Госпожа де Марсан согласна со мной в том, что до сегодняшнего дня, она получила самое дурное воспитание.

– Гувернантка Детей Франции[12] очень строга, это известно всем… Но я прошу вас, говорите скорее, мое время дорого.

– Все просто, сир, – возбужденно заговорила графиня. – Госпоже дофине необходимо учиться. Она неправильно сидит за столом, ходит, как женщина дурного вкуса, переваливается, качается…

– Все это несущественно…

– Вы очень снисходительны, сир, – желчно заявила старая дама. – Каждое утро приходится спорить по четверти часа, чтобы она согласилась почистить зубы; также невозможно заставить ее надеть корсет из китового уса; можно себе представить, как она будет выглядеть, когда ее талия расплывется! А когда я делаю ей замечание, она смеется мне в лицо… Впрочем, она постоянно смеется, ни с того ни с сего, без удержу…

– Послушайте, мадам де Ноай, она еще ребенок…

– Сир, вы не забыли, что речь идет о будущей королеве Франции? – с достоинством возразила статс-дама. – Но и это не всё. Вот уже несколько дней она желает выходить в парк одна… Позавчера она заметила бабочку, побежала за ней и потеряла туфлю. Ваше величество может мне верить, не менее десяти человек видели ее высочество босой…

– Какой ужас! Какая беда!

– А видели бы вы ее апартаменты! На каждом шагу натыкаешься на собак и маленьких детей. Собаки задирают лапу на гобелены, а мелюзга, которую она ласкает, полагает, что может все крушить. Она ведет себя почти спокойно, только когда навестить ее приходит госпожа де Ламбаль. Они подруги, и не могу от вас это скрыть и выскажу: на мой вкус, они слишком много целуются.

– Действительно, у госпожи де Ламбаль, должно быть, очень нежная кожа, – произнес Людовик XV мечтательным тоном.

– Вы меня не понимаете, сир, – с упреком заявила госпожа де Ноай. – Но, возможно, хоть это заставит вас обеспокоиться. Знайте, что мадам дофина вбила себе в голову сесть на лошадь, не по-дамски, то есть прилично, а как мужчина, верхом!

– У нее оригинальные идеи, – констатировал король, которого забавлял этот разговор. – Но я полагал, что она каждый день катается на осле?

– Ослы! Ах, сир, давайте поговорим о них! – воскликнула госпожа де Ноай, охваченная внезапно накатившим гневом. – Каждый или почти каждый день, после обеда, она отправляется на прогулку с тетушками и монсеньором графом д’Артуа. Молодые люди удаляются, развлекаются друг с другом, и, признаюсь вам, их игры мне сильно не нравятся.

– И чем же они занимаются? – спросил заинтересовавшийся вдруг король.

– Его высочество позволяет себе с мадам дофиной недопустимые вольности. Он щиплет ее…

– Вы хотите сказать, что он ее ласкает?.. Я его понимаю. Я всегда говорил, что Артуа намного умнее Берри.

Госпожа де Ноай бросила на короля злой взгляд:

– Заклинаю ваше величество отнестись к моим словам серьезно… Эти прогулки на осле служат к тому же предлогом для непристойных падений. Госпожа дофина с удовольствием падает со своего животного вверх ногами…

– И Артуа, естественно, всегда оказывается со стороны, наиболее достойной интереса?

– Но вы еще не слышали самого главного, сир, – продолжала оскорбленная графиня. – На днях госпожа дофина упала с осла. И знаете, что она сказала своему спутнику? «Шарль, сходите к госпоже де Ноай, пусть она вам скажет, что предписывает этикет, когда королева Франции не может усидеть на осле»…

Госпожа де Ноай замолчала; ее глаза пылали, парик топорщился от негодования. Она ожидала, что при подобном проявлении непочтительности король станет на ее сторону, чтобы осудить дерзкую, но Людовик XV улыбался.

– Я остаюсь при моем первоначальном мнении, – сказал он, – в этом нет ничего серьезного. Наша дофина жива, беззаботна, но, поверьте мне, с возрастом это пройдет; она станет более рассудительной. Конечно, она не во всем права, но она такая веселая, такая юная! Ах, мадам, если бы вы знали, как прекрасна молодость и как правильно ею наслаждаться! У госпожи дофины будет достаточно времени, чтобы стать похожей на нас…

– Сир, – произнесла униженная графиня, – если вы воспринимаете это так…

– Я не хочу никоим образом доставлять вам неприятности, моя дорогая графиня, поэтому сегодня же поговорю с моей внучкой… Я скажу ей, чтобы она лучше следила за собой, и она меня послушает. Ступайте, мадам. Вас никто и никогда не упрекнет за излишнюю снисходительность к нашей маленькой Марии-Антуанетте.

Сухая и прямая, с натянувшейся от огорчения кожей, госпожа де Ноай удалилась. Оставшись один, Людовик XV открыл дверь на потайную лестницу. И вдруг он услышал смех своей любовницы, который, отражаясь от ступенек, долетал до него каскадом жемчужин.

«Надо же, – подумал он, – ведь есть же такие старые дуры, которые хотели бы все это уничтожить… Ах, молодость!»

В этот момент у него над головой раздался чистый голосок госпожи Дюбарри:

– Луи, поторопись! Твой кофе убежал!

– Она очаровательна! – прошептал взволнованный Людовик XV.

И с юношеской прытью взбежал по лестнице.

Глава XII. Серьезный разговор

Мария-Антуанетта решительно макнула перо в чернильницу и написала: «Дражайшая матушка, прибытие почты принесло мне приятные новости, доставившие мне огромную радость…»

Она остановилась, как будто на эти две строчки ушел весь ее эпистолярный пыл, и, кусая перо зубами, в отчаянии посмотрела по сторонам.

– Ты даже не представляешь, как тебе повезло! – сказала она собачке, поскуливающей от удовольствия, греясь возле камина.

Какой кошмар это письмо! Она неделями откладывала это дело. Отвращение, испытываемое ею к пюпитру, вселяло отчаяние в душу господина де Мерси и тревожило посольство.

– Ну, смелее! – сказала она себе.

«…Я чувствую себя хорошо, дорогая матушка; дофин тоже в добром здравии. Все было бы благополучно, если бы после отправки моего последнего письма не произошли важные события…»

Перо зацепилось за бумагу, порвало ее, плюнуло кляксой и, как будто в нем что-то сломалось, отказалось двигаться дальше.

Мария-Антуанетта потянулась и зевнула. Ей казалось, что слова ведут себя по отношению к ней так же, как мятежные подданные, которые, вместо того чтобы ответить на ее зов, разбегаются с недовольными минами.

«… Господин де Мерси, – продолжала она, – должен был рассказать вам о немилости, которая…»

– Мадам, – сказала бесшумно вошедшая госпожа де Мизери, – здесь господин де Вермон. Время вашего чтения…

Мария-Антуанетта соскочила со стула.

– Вот мой спаситель, – воскликнула она. – Живее, приведите ко мне этого славного аббата.

Она быстро схватила лист бумаги, скомкала и со