Праздник Святого Йоргена - Гаральд Бергстед

Микаэль стоял в дверях; сердце его сжалось, и он уже протянул руки…

«Дедушка, — едва не вырвалось у него, — неужели ты не узнаешь меня?»

Но слова замерли на устах.

Маленький человечек почтительно склонился перед великим святым. Какое-то мгновение он смотрел на Йоргена своими наивными старыми глазами, испытывая такое благоговение и восторг, что ничего не видел и не узнал, что перед ним стоит Микаэль, его внук, одетый в священный плащ, владыка города и собора.

И старый сторож исчез.

«Пусть уходит, — сурово подумал Микаэль. — Несмотря на всю свою душевную чистоту, он был и остается жалким, приниженным бедняком, который ползает и пресмыкается перед сильными мира сего. Но в моих жилах течет кровь первосвященников; я, отверженный сын соборного капитула, займу сегодня ночью принадлежащее мне по праву место, даже если мне придется поплатиться за это жизнью».

Музыка звучала уже возле самой рощи, как вдруг дверь открылась и в комнату проскользнул Франц. Он совсем ошалел от радости и бросился обнимать Коронного вора, заливаясь диким беззвучным смехом. Потом, не выпуская Микаэля из своих объятий, пустился в пляс по празднично освещенному залу.

Франц, благодаря своему чудесному исцелению, стал чрезвычайно популярной фигурой среди паломников. Каждый хотел подойти и потрогать его исцеленную ногу, каждый хотел угостить его, и когда он пробрался наконец в собор, то был уже изрядно навеселе.

Чудо, как вино, ударило ему в голову; бедный Франц был глуповат и туповат, а тут он пришел в такой восторг от самого себя, что совсем рехнулся.

— Понимаешься костыли о землю — бряк! А богомольцы все, как один, на колени — хлоп! — повторял он без конца, заливаясь самодовольным, хвастливым смехом. — Сегодня же ночью надо пробраться в сокровищницу. Там лежат девять бочек с золотом. — В глазах Франца сверкнула алчность. — Четыре бочки возьмешь себе, а пять — мои.

Микаэль с отвращением смотрел на этого тупого и грязного негодяя, еще недавно трусливого, каг овца, а теперь жадного и нахального, каг свинья.

Ведь все его мечты, мечты о грядущем величии, почти сбылись, он совершил почти невозможное, и вдруг из грязи прошлого вылезает этот неотесанный болван, который знает только одно:

Вору с вором по дороге, коль свернешь — протянешь ноги.

Он попытался образумить Франца. Не тут-то было! Свадебная процессия уже в роще? Отлично, чем скорее они приедут, тем лучше. Что, Микаэлю нужно остаться Здесь? Франц тоже останется. И собор и плащ по праву принадлежат им обоим, и Франц не даст обвести себя вокруг пальца.

Под конец Франц так обозлился на Микаэля, что сорвал с него плащ, и оба, сцепившись, покатились по полу. Однако Микаэль был сильнее. Он сдавил Францу горло, и Поджигателю пришлось капитулировать.

— Я ухожу, но берегись, Коронный вор, берегись, если тебе дорога жизнь.

Завтра я буду ждать тебя на площади. Твоя жизнь в моих руках. Покумекай хорошенько! Стоит мне указать на тебя пальцем, и тебя моментально встернут на виселицу, хотя бы и мне пришлось болтаться рядом с тобой.

И Франц исчез.

Микаэль остался один, негодующий и встревоженный.

«Делить победу с этим разбойником?! Зависеть от этого жадного негодяя? Ни за чо на свете! Лучше завтра же быть низвергнутым во мрак, но сначала испить до конца всю сладость победы над врагом! А потом пусть придет смерть, которой так боится Франц…»

А флейты звучали уже совсем близко. Роща дрожала от восторженных криков.

Вот невеста вышла из кареты и стала подниматься по лестнице, нежные голоса девушек провожали ее свадебной песнью.

Да, его невестой была самая гордая девушка в городе, ее свита состояла из дочерей самых знатных семейств. Свистели флейты, звонили колокола, пылали факелы, ликовали паломники.

Это был триумф всей его жизни, столь богатой печалями и столь бедной радостями.

Невеста святого Йоргена

Невеста Йоргена младая,на ней одежда золотая.Она вступает в храм святой,лицо скрывая под фатой…На землю падает роса,уж розовеют небеса…

Подружки стояли в главном зале вокруг невесты и пели.

А вот появился и сам святой Йорген, на устах его играла улыбка, руки были сложены на груди.

Но улыбка эта скрывала напряженную работу мысли.

Когда Олеандра вошла в зал, Микаэль остолбенел. Боже милостивый! Он-то думал, что его невеста, этакий неоперившийся птенчик, трепеща от волнения и залившись краской стыда, тотчас же упадет к его ногам. А вместо этого перед ним стояла, плотно сжав губы, молодая, умная и уверенная в себе девушка.

Олеандра была бледна и казалась еще бледнее в своем белом подвенечном наряде. Однако ее холодный испытующий взгляд неотступно следил за ним.

И тогда он снова обратил насмешливый взор на подружек невесты, которые пели и украдкой посматривали на него из-за нотных тетрадей. Но как только девушки встречали его лукавый пристальный взгляд, они тотчас же краснели и закрывали лицо нотами.

И все время он чувствовал на себе взгляд Олеандры, гордый, испытующий и твердый. В этом взгляде светилось сомнение, спокойное, мудрое сомнение, — его-то он и боялся больше всего.

Девушки смолкли..

— Браво, браво! — воскликнул святой и попросил девушек пропеть еще раз последний куплет. У него распирало грудь от счастья при виде этих светившихся восторгом девичьих глаз, синих, карих, черных и голубых. Ведь Это были знатнейшие девицы в городе, дочери первосвященников, и они пели, чтобы доставить ему удовольствие. Они краснели от смущения, и стоило ему пожелать, как они снова пели тот или иной куплет. Потом он обошел их всех, приветливо наклонив голову, благодарил, трепал по щечке, по подбородку и расспрашивал, как кого зовут. Девушки называли себя по имени, а Микаэль думал о том, что в течение многих лет при одном воспоминании об Этих именах он злобно скрипел зубами.

— Прекрасно, прекрасно, милые дети! Благодарю вас! — говорил Микаэль, провожая девушек до дверей, и все это время чувствовал на себе пристальный взгляд холодных, серых, полных сомнения глаз Олеандры.

* * *

Ворота захлопнулись. Собор был закрыт на все засовы и запоры. Микаэль и Олеандра остались одни. Микаэль уже решил, что ему делать дальше. Он спокойно прошел в свою спальню мимо Олеандры, холодной и настороженной…

Через несколько минут он вернулся обратно в длинном до пола, белом праздничном облачении первосвященников. Спокойный и непроницаемый, он величественно поклонился своей высокородной невесте.

— Ваше святейшество!

Олеандра впервые покраснела, услышав свой новый титул, и впервые потупила глаза, пораженная этой почти официальной, ледяной учтивостью, столь не похожей на его бесцеремонное обращение с девушками.

— Ваше святейшество! Мое странствие по земле близится к концу… к благополучному концу… к счастью!

Она снова взглянула на него, на этот раз с изумлением. Кто он — святой или обманщик? Он весь словно окутан каким-то загадочным, непроницаемым туманом.

Олеандра никогда еще не встречала таких людей, как он.

— Ваше святейшество! На этой горе мне однажды нанесли великую обиду…

(Но… неужели это… святой Йорген?!) И если я, несмотря ни на что, вновь вернулся в родной город, то сделал это ради восстановления чести своей и своего рода… прежде чем будет окончательно завершен мой земной путь.

(Олеандра не могла даже на миг заглянуть в темную бездну этой загадочной души. Что это? Угроза? Сердце гулко стучало в ее груди.)

— Если род мой будет продолжен в самом знатном роду Йоргенстада, тогда я со спокойной душой смогу покинуть вас навеки, обретя спокойствие и зная, что честь моя восстановлена.

Я призвал вас сюда, ваше святейшество, для того, чобы вы стали матерью моего ребенка и дали ему славное и честное имя.

Словно ледяные ножи пронзили девственную душу Олеандры. Бледная как смерть, смотрела она в эти стальные глаза. Не было никакого сомнения в том, что каждое его слово — истинная правда, хотя слова эти причиняли ей острую боль. Конечно, то был сам Йорген.

— Вы поняли меня, ваше святейшество?

— Да, — прошептала она хрипло. Ее колени дрожали, от прежней твердости не осталось и следа.

— И вы, ваше святейшество, согласны стать матерью моего ребенка?

Ее губы беззвучно зашевелились.

Он все еще смотрел на нее в упор.

— Да, — прошептала она и вдруг ощутила во всем теле какую-то странную легкость и одновременно блаженную слабость. Ей казалось, что он уже стал ее мужем, и слова его стерли самую интимную грань между ними.

Ее глаза закрылись, голова бессильно упала на грудь.

Микаэль бережно обнял ее, обнял с каким-то новым для него чувством огромной всепоглощающей нежности к этой сильной и гордой душе, которая отдала ему себя так всецело и беззаведно. Он поцеловал ее и прошептал: