Праздник Святого Йоргена - Гаральд Бергстед

Первосвященники лишь жалобно лепечут: «О наш милостивый господин!», «О наш милостивый господин!» Зато простой народ ликует и бурно выражает свое одобрение юному святому, перед которым склонились до земли старые надменные тираны.

А Микаэль весь отдается пламенному неистовству идей, вдруг захлестнувших его словно могучий вихрь. Теперь, когда его облекает плащ, он величественным шагом подходит к краю паперти и знаком требует тишины, полной тишины.

— Итак, да будет всем известно, — провозглашает он, — что святой Йорген вернулся домой и отныне берет на себя управление святым собором. В ознаменование сего радостного для нас события я отменяю все налоги и подати, а также прочие повинности в пользу собора, отныне и присно и во веки веков. Аминь.

По-прежнему царит гробовое молчание. Собравшиеся не могут осмыслить этого неожиданного счастья.

Тогда святой Йорген поднимает вверх руку и кричит во весь голос, словно перед ним тысячи глухих и тугоухих:

— Все налоги отменяю!

Только теперь люди уразумели сказанное. Лица их озаряет радость; это радость освобождения от вековечных поборов; она кипит, бурлит и бушует, волнами катится по Супружеской аллее и разливается по площади, куда сбегаются горожане и спрашивают, что случилось. Паломники парами пускаются в пляс, старики бросаются друг другу в объятия — ведь им все-таки удалось дожить до этой счастливой минуты. Женщины, рыдая от счастья, обнимают своих детей, незнакомые люди радостно пожимают друг другу руки. Только Йорген недвижно, спокойно и величаво стоит на паперти, ожидая, когда уляжется шум.

А тем временем у него возникают все новые и новые замыслы, один смелее другого.

— Повелеваю в течение трех часов звонить во все колокола в честь моего возвращения.

Новый взрыв восторга, и первосвященник спешит передать распоряжение святого Йоргена.

— Затем приказываю: сегодня же зажарить на площади десять самых крупных соборных быков для моих дорогих сограждан и гостей, наполнить до краев самым крепким соборным пивом большую чашу, перед ратушей и отвезти по бочонку соборной водки на все постоялые дворы города.

Последний первосвященник, низко поклонившись, бежит выполнять последние распоряжения святого, а благодарные богомольцы запевают старинный псалом в честь Йоргена:

Добрый Йорген, наш спаситель!Благодетель! Небожитель!Каждый вести этой рад —в пляс пустились стар и млад!Мы счастливей, чем князья,мои милые друзья!

Не моргнув глазом, Микаэль принимает восторги и поклонение толпы. И тут ему приходит в голову мысль, от которой самому становится весело.

— Превеликий гнев охватил меня, когда я узнал, что некий ужасный разбойник по прозвищу Коронный вор осмелился пробраться на мой святой праздник, словно Йоргенстад снова стал прибежищем воров и разбойников, как было триста лет назад. Я спрашиваю, — Микаэль поворачиваотся к гроссмейстеру, — почему мой капитул до сих пор не изловил этого мошенника?

Воцаряется тишина. Все смотрят на гроссмейстера.

— Да они просто не хотят! — кричит старый Тобиас.

— Отвечай же, гроссмейстер! — гремит святой Йорген, однако гроссмейстер по-прежнему безмолвствует.

— Хорошо же!.. Господин гроссмейстер, я приказываю обшарить все постоялые дворы, трактиры и погребки и во что бы то ни стало разыскать этого негодяя! И горе вам, почтенные первосвященники, если он завтра же не будет болтаться на виселице!

И снова в священной роще, уже окутанной вечерним сумраком, звучат возгласы одобрения. Огонь из курильниц озаряет ярким светом юное волевое лицо святого, и на фронтоне собора чернеет его гигантская тень.

— Однако я устал после трудной дороги и хочу отдохнуть. Ведь каждую минуту может прийти моя невеста, а мне хотелось бы сначала принять ванну.

— Смотри, Йорген, не простудись! — кричит старый Тобиас со слезами умиления.

— Завтра мы увидимся с вами на тропе Покаяния. Я со своей невестой поеду к источнику и исцелю вас всех, дорогие мои калеки.

Безгрешной величаво входит в собор, и огромные врата тяжело закрываются за ним.

Идут часы, а народ по-прежнему толпится у священной лестницы. Некоторые побежали в город, чтобы рассказать о пришествии святого Йоргена, и в рощу стекаются все новые толпы паломников, жаждущие узнать поподробнее о великом чуде. То и дело раздаются рукоплескания, и радостные клики несутся вверх к сумрачному фронтону собора, к священной лестнице, где только что стоял святой и где теперь угасает огонь в соборных курильницах.

Но вот открываются широкие ворота с драконами, ведущие во внутренний двор собора, и из ворот с грохотом выезжают телеги с пивными бочками и бочонками водки. Потом слышится мычанье и появляются десять жирных быков, которых гонят на площадь, чтобы там заколоть и изжарить.

Толпа начинает редеть, паломники с криком и песнями спешат на площадь. В священной роще не остается ни души. Теперь здесь пусто и темно.

Владыка храма

Быстро и решительно вошел Микаэль Коркис в святая святых храма. Он захлопнул за собой дверь и бросился на диван.

Он победил! Великий боже! Но сердце так колотилось в груди, что он задыхался. Колоссальное напряжение сил, неистовство фантазии, отвага и страсть — все приняло почти сверхчеловеческие масштабы; а теперь его вдруг охватила слабость.

По лицу его струился пот. Судорожные рыдания сотрясали тело, как и в те великие дни, когда он возвращался домой после исполнения роли Гамлета или Отелло.

Слезы принесли ему облегчение, он успокоился и с удивлением подумал о том, как просто все получилось, как просто, вопреки всем ожиданиям.

Когда наступил решающий миг, Микаэль и в самом деле забыл, кто он такой; он был святым Йоргеном, владыкой храма, Йоргеном-мстителем. Роль захватила его. Обман?.. Ну что ж, он совершил этот обман… Вот так священник, стоя у себя дома с трубкой в руках, отсчитывает клейкие облатки к завтрашнему причастию; одну из облаток он роняет на пол, другую преспокойно жует, ибо на этикетке написано, что это всего-навсего тесто, вырабатываемое на той или иной фабрике… Зато на следующее утро, стоя перед святым алтарем в полном облачении, благоговейно и торжественно возьмет он двумя пальцами облатку… ибо он уже вошел в роль и непоколебимо верит, что тесто это — чудотворная кровь и тело Христово.

Он лицедействует настолько вдохновенно, что заставляет прихожан поверить в то же самое… на одно мгновение.

Смерть занесла над Микаэлем свою костлявую руку. Он разыгрывал комедию, герой которой мог каждую минуту погибнуть. Стоило ему хоть на миг потерять уверенность в себе, и игра была бы проиграна.

И в эту решающую минуту он вдруг увидел омерзительную до тошноты физиономию своего родителя-капеллана и почувствовал такую страшную злобу и ярость, что все равно разбил бы свой посох об эту горилью морду, хотя бы за это ему пришлось сойти в могилу.

* * *

Микаэль лежал и беззвучно смеялся, вытирая потный лоб. Последний раз он видел папашу в тот самый день, когда мальчуганом пробрался в его дворец, прошел через анфиладу комнат, приблизился к главному капеллану и сказал спокойно, почти доверчиво, но не без вызова: «Ты — мой отец!»

Да-а-а!.. Надежда и счастье, вера и чистосердечие, улыбка и покой, мир и радость для него и его семьи — все разлетелось вдребезги в тот день из-за слов, сказанных мальчиком. Арест, плети, презрительный смех, бегство, слезы матери, нищета, озлобление, преступления… Все началось именно с того дня, когда он, десятилетний оборвыш, наивно подумал, что, если обездоленный хочет обрести лучшую долю, ему достаточно прийти и смиренно, безо всякой задней мысли напомнить о своем существовании.

Виной всему была кроткая и чистая душа его деда! Он сидел в это время дома, в переулке Роз, согбенный, понурый, но неизменно кроткий и покорный. Ведь он знал… знал… знал… что все это великолепие было с начала и до конца ложью, однако, привыкнув к покорности, он уже не мог отказаться от своих заблуждений; он сидел, склонив голову, как увядший цветок, и, стараясь не видеть суровой правды, отчаянно цеплялся за то, что всегда было верованием толпы: пусть это мерзко, очень мерзко, откровенно мерзко, безусловно мерзко, и все-таки, кто знает, может быть… это и хорошо, вероятно, хорошо, должно быть, хорошо, да, непременно, непременно, непременно хорошо… а значит, так оно и есть — это хорошо!

Но Микаэль решительно отверг покорность и всепрощение, которым учил его дед, и всю силу своей души, все свое мужество и страсть сосредоточил на достижении одной цели: месть, месть и победа! И он добился победы, разбил свой можжевеловый посох о физиономию самого мерзкого из негодяев.

Ожесточение дало ему силу одним могучим ударом подчинить себе и первосвященников и богомольцев и в конечном счете принесло ему великую победу, почти столь же непостижимую, сколь и полную.