Журнал «Вокруг Света» №05 за 1974 год - Вокруг Света

Негодованию сеньора Фернандо нет границ. Он оскорблен в своих лучших чувствах.

— Как! И это экспозиция лучшего скота штата Амазонас? Эти жалкие трупы, с которых даже шкуру хорошую не получить, нам показывают как образец?

Он прячет записную книжку, долго бранится, размахивая руками и уверяя меня, что, если бы я посетил выставку скота на юге, где-нибудь в Гуашибе, например, я бы получил представление о том, что такое хороший бразильский скот. А эти разбойники... Он подходит к ворочающему в одном из стойл серую солому человеку и спрашивает:

— Что же это ты, уважаемый, держишь скот в такой грязи?..

Человек, завидев строгого господина в сопровождении еще нескольких сеньоров, поспешно сдергивает с головы нечто напоминающее соломенную шляпу.

— Извините, доктор, — говорит он, низко кланяясь.

— Песочком чистым надо посыпать, — сердито говорит сеньор Фернандо. — Что у вас тут, песка нет?

— Сим (Сим — да (португ.).), сеньор.

— Вон сколько песка на реке!

— Сим, сеньор, — соглашается животновод, явно не способный взять в толк, чего хотят от него эти господа.

— Что, некого послать, что ли, за песком?

— Сим, сеньор.

— А где же начальство-то твое?

— Сим, сеньор, не знаю.

— О боже! — Сеньор Фернандо закатывает глаза к небу и лезет в карман за валидолом.

Я чувствую, как в его разгоряченном мозгу рушатся планы, подсказанные Алмейдой, и гаснет желание вкладывать свои капиталы в «эту авантюру».

— Фернандо! Успокойся, дорогой, — звучит контральто доны Луизы.

Она берет супруга под руку, и мы идем дальше мимо таких же унылых «павильонов» с костлявыми свиньями, тощими бычками, плешивыми баранами и равнодушными к мирской суете тружениками местного животноводства.

Из развешанных динамиков струится веселая музыка, пахнет жареными орешками, которые нам наперебой суют со всех сторон лоточники. Постепенно глубокие морщины на лбу сеньора Фернандо разглаживаются. Он обращает мое внимание на прогуливающиеся по аллеям влюбленные пары и целые семейства с бабушками, родителями и внуками и отмечает, что выставка является все же значительным событием в жизни Итакоатиары. Тем более что на ее территории находится и «зона отдыха» с качелями, тиром, аттракционами, киосками, где продается кока-кола и местный напиток — гуарана.

...У выхода с территории «экспозиции» стоит все тот же таксомотор. Шофер узнает нас и приветствует долгим гудкам. Мы вновь умещаемся, скорчившись, чтобы занять поменьше места, и сеньор Фернандо строго говорит:

— Город вы нам уже показали, теперь — прямо на пристань!

Через несколько минут мы высаживаемся на причале, по которому бегут с мешками соли на головах полуголые грузчики.

Завтра будем в Манаусе

Когда мы снялись с якорей и огласили окрестности Итакоатиары прощальным гудком, разбудившим четвероногих обитателей сельскохозяйственной «экспозиции», экипаж и пассажиры начали готовиться к окончанию рейса. Укладывались чемоданы в первом классе, завязывались мешки в третьем. Последний вечер решено было ознаменовать небольшой танцевальной вечеринкой. Только для первого класса, разумеется. В курительном салоне были сдвинуты к стенам шахматные столики и стулья. Из трансляционных динамиков грянула лихая самба.

У меня нет что-то настроения танцевать. Я выхожу из салона и, ослепленный темнотой на палубе, останавливаюсь. Где-то рядом слышится ликующий голос Жозе Катарино:

— Сеньор, я продал наконец свои серьги. Я продал их!

Он стоит в тени и смотрит в окно салона на танцующие пары.

— Кому? — спрашиваю я.

— Какой-то сеньоре в Итакоатиаре. Она сказала, что у нее девочка выходит замуж и она подарит дочке к свадьбе мои серьги.

— Поздравляю. Значит, вы едете теперь в Порто-Вельо?

— Да, да. Там у меня дядя. Он мне поможет в первое время.

— Стало быть, и там будете башмачником? Как в Сан-Луисе?— спрашиваю я.

Жозе понижает голос и, наклонившись ко мне, доверительно сообщает:

— Вы знаете, сеньор, я смотрю, смотрю вокруг и вижу что? Вижу, что все тут ходят босиком. Какой же у башмачника будет заработок?.. Нет, уж лучше я начну искать золото. Говорят, там, в Порто-Вельо, много золота.

Он уходит, довольный собой и преисполненный веры в будущее.

Я облокачиваюсь на перила и смотрю вниз. В слабом свете иллюминаторов нижней палубы видно, как пенится у самого борта черная вода. Я думаю о том, что никогда больше не увижу ночной Амазонки... Где-то внизу стонет, всхрапывает, беспокойно ворочается в своих гамаках третий класс. Двумя палубами выше танцует первый класс. Мягко урчит двигатель, увлекающий наше белое судно вперед, к Манаусу. Позади тысяча миль по Амазонке.

Игорь Фесуненко

На глубине — люди…

В 10 часов 30 минут в вентиляционном штреке у места работ произошел взрыв метана

Леонтия Цупу бросило вперед, словно кто-то со страшной силой ударил сзади. Лицом он упал на рваный край неотработанного пласта, глаза ослепила дикая алая вспышка, и Леонтий провалился в темноту. Он не слышал, как где-то за спиной рос гул, подобный шуму наступающей грозы, не видел разгара пламени. Он вообще ничего не успел осознать и почувствовать... А между тем до этого мгновения он ощущал жизнь во всей ее полноте, как может ощущать человек в двадцать пять лет, полный крепкой силы, нерастраченной энергии.

Леонтий родился под Винницей в то время, когда земля Украины после двух послевоенных и отчаянно голодных лет впервые дала богатый урожай и люди вдоволь наелись хлеба. В смутных детских воспоминаниях жили тягостные картины: как люди, впрягшись в лямки, подобно бурлакам, помогали малосильному и единственному в колхозе трактору тащить с поля на шлях огромную ржавую махину — обгоревший танк с длинным хоботом; или как он лазал по шершавым бетонным плитам разбитого бункера с непонятными клеймами орлов, под которыми, говорили, прятался Гитлер, когда приезжал на Восточный фронт; или как жарко горел костер и около него, низко опустив головы, дремали артиллерийские лошади, отвоевавшие войну... Но потом отец собрался восстанавливать Донбасс, и родная винницкая земля так и осталась в далеких воспоминаниях о детстве. В Шахтах Леонтий окончил школу, ремесленное училище и по комсомольской путевке двинул на восток — в Кузбасс.

В 10 часов 45 минут произошел обвал у передового ската

Иван Перегоров лежал сейчас у ската № 1 и не мог пошевелиться. Струйки угольной пыли текли по шее и стекали за воротник. Он дышал тяжело и часто, хватая ртом горячий спертый воздух.

Лампочка на каске продолжала гореть, и яркое пятно света, дрожащее прямо перед лицом, раздражало глаза.

«Каким это чудом голову не засыпало?» — размышлял Перегоров.

Он попробовал напрячь мускулы на руках, потому что ноги уже онемели, будто и не существовали вовсе. Но и руки, словно патроны в обойме, были зажаты плотно и прочно.

«Весть об аварии, само собой, встряхнет поселок», — подумал Иван. Шахту оцепят, будут сдерживать толпу взволнованных жен и матерей, плачущих ребятишек, родни и знакомых тех, кто оказался в этой смене. Примчится, конечно, и его Марья. Голосить она не будет, а только подожмет губы, и остекленеют глаза, как всегда бывало, когда приходит горе. Она, как и Перегоров, воспитывалась в детском доме и, конечно, любое горе переживает молча.

«А может, выберусь?» — шевельнулась мысль.

Он подвигал пальцами. Значит, есть какое-то свободное пространство. Если по комочку сталкивать уголь, то можно, пожалуй, высвободить руку, а уж потом, орудуя ею, можно выгрести и самого себя.

«Только не торопись, только береги силы!» — приказал он себе.

И начал терпеливо проталкивать камешек за камешком...

От тяжести, сдавившей его, от пыли, забившей рот и нос, от напряжения дышать становилось все трудней и трудней. Сильную боль причинял какой-то камень — он уперся в грудь. Струйками стекал пот со лба и обжигал глаза.

Перегоров уже мог работать не пальцами, а кистью руки. Вероятно, около аккумулятора на боку оказалось небольшое пространство, и туда он скатывал мелочь, вдавливая каждый камешек.

Когда совсем уходили силы, Перегоров ронял голову, но эбонитовый козырек каски спасал лицо от пыльной и горячей земли. Он чувствовал, что температура в шахте растет. Где-то разгорался метан. Может быть, напрасны его усилия? Спасатели не успеют, а если и подоспеют, не смогут прорваться через пожар. Бывало, что могучие толщи пород при подвижке ломали стальное крепление, как соломинки. Пожары выметали из шахт все живое — и никакие потоки воды не останавливали их, если огонь мчался по горизонтам.

Перегоров энергично заработал рукой. Хотя спирало дыхание, но он греб и греб уголь, не чувствуя, как обрезает пальцы о мелкие лезвия каменной плитки и раздирает ногти...